Лазарь Бронтман - Дневники 1932-1947 гг

В 3 часа ночи с минутами Гордиенко, наконец, передал две радиограммы. Обе одинакового содержания: «иду посадку юге Гудзонова залива». Вот так фунт! Как они там оказались?! Заблудились? Ушли от непогоды? Почему туда?

Картина выяснилась лишь в 8 часов утра. Газету держали до 10 утра.

1 мая был на параде. Накануне поехал в МК за билетом. У окошка встретил Серова: он получал билеты для матери.

— Здорово. Напиши нам о Кокки.

— Чего ж писать, если так кончилось. Что там у них?

— Штурман, по-моему.

— Может быть. Я представляю себе состояние Кокки. Рвет и мечет, наверное. На параде будешь?

— Буду.

— Смотри, как я пойду. Поведу пятерку, потом семерку.

— Фигурять будешь?

— Нет, строем. Фигурять не разрешили.

И вот, второго мая разбился! Обстановка рисуется так. В Рязани проводился сбор инспекторов округа. Осипенко — инспектор. Серов — начальник главной летной инспекции ВВС. Вывозил ее на «УТИ-4» (двухместный истребитель с двойным управлением). Провез ее под колпаком. Потом сам сел под колпак и повел машину. А вот на высоте примерно 500 метров (по словам колхозников) самолет свалился в штопор. Что у них случилось — неизвестно. Толи он понадеялся, что она открыта и вывезет машину, то ли она считала, что раз он ведет самолет — он и выведет. Но какие-то доли секунды упустили. И было поздно. Самолет вмазал в землю. Исковеркались так, что даже выставить нельзя было: пришлось сразу сжигать.

Нам много пришлось поработать. Узнали мы об этом часов в 10 вечера. Пока решили готовиться — была полночь. А давать — две полосы. Позвонил я в два ночи Гризодубовой.

— Ах, я так разбита, убита, измучена. Напишите там что-нибудь, соберите старые воспоминания.

— Нет, так нельзя. Вы должны как командир самолета выступить. И обязательно сегодня.

— Ну ладно, — устало и нехотя.

Но продиктовала охотно. Смеялась, шутила. Богорад вернулся от нее обалдевший от удивления.

На следующий день были у меня Супрун и Стефановский. Оба в штатском. Супрун диктовал, Стефановский писал о Серове. Сидел за столом огромный, широкий.

— Экий ты здоровяк!

Смеется. Поговорили. Вспомнили старые полеты, планерные буксиры, как он за Преманом забрался на 1000. Оживился.

— У меня полный расчет был сделан на перелет на планере через Черное море. Не пустили.

Поговорили о планах. Они разрабатывают план полета с доливкой в воздухе.

— Идея Евсеева?

— И моя, — Супрун.

Я похвалил Супруна, замечательно прошедшего на параде 1 мая на новой машине — втором экземпляре Чкаловской.

— Ничего машина, — скромно заметил Супрун. — Только знаешь, она в воздухе всего третий раз. Лечу над площадью — у нее заклепки полетели. Я чувствую, что еще немножко скорости прибавить — начнется деформация обшивки. Начал уже на реку посматривать. Ничего, дошел до аэродрома.

— А что так?

— Новая машина. Недоделок много. Через полтора месяца я на ней что хочешь вытворять буду, а сейчас…

— Это на новых машинах постоянная история, — вмешался Стефановский. Вот я тоже летел на параде на новой двухмоторной машине. А до этого, во время подготовки к параду, три раза на ней вынужденно садился.

Он помолчал и, усмехаясь, заметил:

— Летчик играет со смертью, как развратник с триппером.

Посмеялись, я повел их сниматься.

— Зачем? Мы же в штатском.

— Вы нам во всяком виде нужны. Мало ли что…

Хохочут.

— Не выйдет с нами!

Зашел главный конструктор ЦАГИ инженер Бисноват. Ребята завели с ним ярый спор о какой-то новой машине. Они ему доказывали, что центровка должна быть не больше 24 % при условии, что капотажный момент должен быть такой-то. А дальше такая специальная дискуссия, что я ничего не понял. Вот так летчики-практики!

Поведали они мне на прощание о совещании в Кремле. Вечером, в день гибели Серова и Осипенко, было заседание правительства с участием летчиков.

— Сталин гневался страшно. Спрашивает: «Кто виноват в этих частых авариях?» Кто-то говорит: «Сами летчики». Тов. Сталин возмутился: «Нет, не летчики, они тут не виноваты!»

23 мая

На днях позвонил Байдукову.

— Что делаешь?

— Готовлюсь к сессии. Я же в бюджетной комиссии. Последние дни работали по 18 часов в день. А сейчас только приехал из-за счастливого обстоятельства. Секретарь как и мы не спал последние 36 часов. Надо писать протокол, заключение, а он, стоя, заснул, упал и опять спит. Мы обрадовались и тоже разъехались спать.

Папанин очень болен. Сердце. Уехал в Одессу. Находится под непрерывным присмотром врачей и чекистов. Охраняют покой, не дают читать.

Встретил Петю Ширшова.

— Беда. Надо писать научные результаты зимовки. Четырехтомник. Абсолютно некогда.

— Эх ты, академик!

— А ты не выражайся! И так не сладко. Попал человек в академию, так все смеются.

Шутит, но ему, видно, нелегко.

Сегодня приехал Кокки. Встречал. Написал статью. Был им устроен прием в Кремле.

Леопольд рассказывал:

— Коккинаки и Гордиенко с женами сели за первый стол. Входит Сталин и члены ПБ. Сталин первый подошел к Кокки и крепко пожал ему руку, за ним другие. Поздравили. Затем забрали их за свой стол. Коккинаки сидел рядом с Ворошиловым и что-то ему все время говорил.

Сталин был очень оживлен. Провозгласили тост за Калинина. Сталин встал, подошел к нему и крепко жал руку.

Вчера был у меня в редакции Беляков. Рассказывал:

— 5 мая в Кремле был прием участников парада. Ворошилов провозгласил тосты за участников парада, советский народ, Сталина, Молотова, Калинина, героев. Молотов поднял бокал за Ворошилова.

Затем нарком предложил инициативу объявления тостов самими собравшимися. Все растерялись, молчат. Замешательство.

— Никто не хочет объявлять, тогда выпьем без тоста, — сказал Ворошилов.

Рассмеялись, выпили. Опять молчание. Ребята предложили выступить мне от имени всех участников. Я попросил слова. Когда шел к столу президиума, поднялся Сталин.

— Можно мне до него? — спросил он наркома и обратился ко мне: «Ничего, что я вас опережу?» — «Пожалуйста, Иосиф Виссарионович».

Он поднял бокал и сказал:

— За Коккинаки и Гордиенко!

Передние столы зааплодировали. Сталин заметил, что сидящие сзади не расслышали тоста, сказанного тихо, и повторил громче:

— За Коккинаки и Гордиенко!

Овация. Потом от обратился ко мне:

— Я у вас похитил тему?

— Ничего, Иосиф Виссарионович, я перестроюсь.

Я благодарил правительство и партию за внимание, говорил о том, что герои СССР зорко охраняют Родину, что Красная Армия раздавит всех врагов.