Сергей Аверинцев - Сергей Сергеевич Аверинцев
20.11.1998. Вена, в университете на кафедре Аверинцева Седакова читает «Путешествие в Тарту». Вначале кратко Аверинцев, об emet: аминь, верность, правдивость как истина; не истина, а правдивость; Божья истина до небес как отношение Бога к Человеку. Есть правовая сторона, iustitia, Gerechtigkeit, tsedek, но emet — это верность Божия. Tsedek как правда приближается к милости. Справедливо и милостиво одновременно то, к чему обязан goel, тот член общины, на котором по очереди лежит обязанность, допустим, выкупать попавших в рабство, или тот, кто обязан обеспечить, чтобы жена умершего родственника не осталась вдовой. Значение родственника здесь приближается к «делающему добро», как в корне kind, который в немецком значит ребенок, а в английском добрый. — В разговорах потом Аверинцев заметил, что Иосиф Бродский сам не очень следует своему правилу поэта: ничего не уметь, никогда не полагаться на мастерство, начинать каждый раз заново. Потому он и напоминает себе это, согласился я.
4.3.2001. Аверинцев в письме к Ольге Александровне Седаковой упрекает меня за то, что в «Нашем положении» я делаю смесь из наших
407
современных отношений с исламским миром и обстоятельств паламитского движения 14 века, которые подаю кроме того односторонне, но как бы уже окончательно оцененными.
15.8.2001. Трезвые голоса в печати, Аверинцев, Гаспаров, Седакова.
16.8.2002. Читал долго Аверинцева. Так чисто. Но отстраненно. Нет сырого прикосновения, туц. Человек при громадной машине памяти, которую он хранит и обслуживает, и библиотеке, в которую входит ещё и ранняя от родителей привычка быть при ней. Много отдано обороне, в какой-то линии всё. Благочестие Плутарха и сложные договоры на подступах к себе: от ограниченности здесь, а она от рано принятого решения остаться в покое. Он, именно он повернул, увлек establishment за собой? Почему бы нет. Он знает в себе притягательную силу и любит, культивирует ее. Соловьевский юмор.
14.5.2003. Аверинцев поехал в Рим на папскую комиссию и, может быть, как-то поддержать заболевшего Дмитрия Вячеславовича и у него там инфаркт. Он был 7 дней в коме, и О.А.С. не знает, восстановится ли он тем же человеком. Он не мог приехать в Минск и прислал туда 3.3.2003 текст на вручение ей там звания доктора богословских наук. — Болеет о .Димитрий. Он спросил О.А.С., что там, Аверинцев перешел в католичество? Я сказал ей, что ответил бы: Аверинцев нет, но вот я... Она смеялась. Люди спешат. Можно услышать, что Аверинцев уже принял австрийское гражданство.
23.6.2003. Совершенно исключено быть фамильярным с Зализняком. С О.А.С. С Аверинцевым. С О. собственно тоже.
16.8.2003. Зализняк. Вспоминаю Аверинцева в храме Переделкина с диким сумасшедшим взглядом (он прислушивался, на каком языке говорят). Это один (toute pensee) бьющийся ум, и он встречает кору; допустим земную. Ток (свет) возвращается к себе. Он не может пробить вещество иначе как жизнью, жизнь ничем другим как мыслью. Её богатая, играющая природа захватит много; мало ли что встречает и должна поднять мысль.
11.11.2003. «Благовещение» Аверинцева в «Новом мире», 1990. Длинно так, словно он не чувствует вовсе, что сидит на искусственных
408
приемах. Среди конечно богословской выверенности. — О.А. С. рассказывает: он приехал на ученый совет в Риме и сел закинув голову назад молча. Его так и не спросили ни слова, очнувшись только в конце, это может быть через 100 минут. Итальянские врачи сказали, что если бы 20-30 минут раньше, инфаркт не перешел бы в кому. Почему он сам не сказал: «Господа, мне плохо». Грузное большое тело ровно сидит откинувшись. Сейчас он никого не узнает кроме может быть Натальи Петровны. Улучшения ожидают не скоро, месяцы или... — Пять лет назад я его видел в Вене, среди своих. Памятливость, спокойствие, безусловно компетентный профессор. Несколько тихих студентов. Волшебная О.А.С. читает «Путешествие в Тарту». Потом мое странное немецкое говорение. Он слушал и только молчал.
19.11.2003. Сон. Надо подняться в горы, хотя солнце скоро заходит, и взглянуть сверху на море. Люди идут, их много, среди них Аверинцев — с рюкзаками.
24.2.2004. Пишу в «Российскую газету»:
Дорогой Алексей,
к сожалению действительно кроме выкриков у меня ничего не получается сказать на заказанную Вами тему. Через какое-то время будет наверное уместно напечатать что-нибудь из моих давних записей об Аверинцеве, но это потом. Так что извините.
Нам этот конец не нужен, для нас он беда, от какой трудно делается дышать. Какой ни какой, наш космос держался всегда немногими тайными хранителями; может быть, самого надежного из них теперь не стало, раньше времени, без природной необходимости, в подтверждение нашего общего глубокого неблагополучия. Я помню, как первой же услышанной лекции Аверинцева было достаточно, чтобы переменить мой ум, увести от механики к живой продолжающейся истории. В тот же, кажется, день еще и после лекции я увидел его выходящего с Большой Никитской на Моховую. Он меня не видел и ничего не видел, глядя с наклоном головы куда-то вверх. На кремлевские звезды? Он сам не знал, двигаясь знакомой дорогой как во сне. Этой мечтательной потерянности, нездешних просторов нам не хватало. Он входил желанным странником как домой в жилища средиземноморской, нашей культуры, и пространство раздвигалось.
409
Тоном само собой разумеющегося недоумения он мог сказать современнику, пришедшему с ним знакомиться: «Но я должен сейчас заниматься арамейским», и это звучало как открывание дверей, не захлопывание их; как приглашение из тесноты обстоятельств на простор. — Кто ценил свободу больше него, не знаю; но менял ли он своенравно разговор, уходил ли вдруг, отменял ли собеседника, всё было напоминанием о воле за порогом наших самодельных тюрем. Однажды он попался в официальном месте на глаза атеисту Крывелеву, который начал его отчитывать за христианство «Философской энциклопедии». Аверинцев, в странном состоянии после ночи бессонной работы, неожиданно для самого себя рассмеялся Крывелеву в лицо; тот непонятно как вдруг исчез. Аверинцев никогда не был особенным борцом, ему это не требовалось. Он побеждал просто так, его присутствие было всегда естественным; сам он был склонен исчезнуть разве что только когда его слишком хвалили. Приличия не велели залезть под стол при собственном чествовании, а ловкости сделать это ему хватило бы; его неспортивность и малоподвижность обманывали; как-то при мне он на ходу быстро пересел в маленькой «Ладе» с заднего сиденья на правое переднее; попробуйте как-нибудь сами. — Аверинцев был нужен всем, далеко не только своим уникальным знанием. Я не знаю, как мы устроимся теперь в холодеющем мире без него.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
