Альфред Перле - Мой друг Генри Миллер

Полетт, рассмешить которую не составляло труда, уже загибалась со смеху.

— Mais bien sûr, М. Henri, il y a toujours une tasse de café pour vous, vous le savez bien. Dites un peu, qu’est-ce que vous allez faire aujourd’hui?[111] — подзуживала она Генри.

— Ah! Mme Perlés, le boulot me tue, vous ne vous rendez pas compte! — восклицал он с подобающей случаю интонацией. — Je vais encore être obligé de faire le ménage moi-même. C’est que ma femme de ménage est malade depuis trois jours déjà — paraît que c’est une méningite. Alors, vous pensez! …A propos, ne pourriez-vous point me prêter un peu d’eau de Javel?[112]

В роли кумушки Генри был неподражаем. Он был отличным знатоком характеров, судя по тому, как проникался духом этой маленькой комедии дель-арте. Только истинной кумушке могло прийти в голову попросить взаймы un peu d’eau de Javel[113]. Правда, «l» в «Javel» все же его подвела: опять она, эта американская герцогиня, воспитанная на Прусте!

— De l’eau de Javel? Mais tant que vous voudrez, M. Henri[114], — воскликнула Полетт. Пора было переводить разговор на что-нибудь более пикантное. Она умолкла на секунду в ожидании какой-нибудь блестящей идеи, и вот, пожалуйста:

— A propos, M. Henri, savez-vous ce qu’on chuchote dans le quartier au sujet de la fille de M. Petitdidier, notre épicier?[115]

— Chuchote? Chuchote? — повторял Генри озадачившее его на мгновение слово. — Qu’est-ce que cela veut dire, au juste? Je n’ai pas un dictionnaire sur moi[116].

— Bien sûr que vous n’avez pas de dictionnaire sur vous-puisque vous êtes nu comme un ver, — смеялась она. — Alors, vous ne savez pas ce que ça veut dire, chuchoter? Attendez, je vais vous expliquer…[117]

— Pas la peine, je me suoviens à présent. Chuchoter, c’est «бормотать» en anglais. Alors, qu’est-ce qu’on «бормочут» dans le quartier?[118] — зарокотал Генри, к восторгу Полетт и других жильцов дома, уже занявших позицию каждый в своем окне.

— Il paraît que la petite a accouché de jumelles![119] — завопила Полетт во всю глотку.

— Jumelles? — повторил Генри в сомнении. Еще одно слово, значение которого было ему неясно. — Sûrement, vous ne voulez pas dire des «бинокль». Voyons, on n’accouche pas de «бинокли»![120] — Эта мысль привела его в некоторое беспокойство.

Я крикнул из ванны, что «jumelles» означает и «бинокль», и «двойню».

— Более вероятно, что у нее все-таки двойня, — присовокупил я.

— Ah, des jumelles! — быстро нашелся Генри, — Fallait le dire tout de suite. Mais elle n’est même pas mariée, la garce![121]

— Justement, — подтвердила Полетт. — Qu’en pensez-vous?[122]

— Je pense que c’est dégueulasse! — заорал он, даже не подозревая, насколько смешно в его устах звучали эти просторечные выражения. — C’est vraiment dégueulasse! — повторил он. — Mais cette trainée n’a que quatorze ans! Quelle honte, en effet! Que deviennent-ils, les moeurs du quartier![123]

— Que voulez-vous? C’est jeune et ça n’sait pas[124], — произнесла Полетт тоном солидной матроны.

— Je voudrais bien voir la figure qu’il fait, son père, l’épicier. Tiens, ça me fait penser que je lui dois encore quarante sous, je n’avais pas assez de monnaie en faisant mon marché, l’autre jour… Alors, c’est des jumelles, vous dites? Mats elle charrie, la petite! Personne ne dirait rien si ce n’était qu’un, mais des jumelles à son âge, vraiment c’est trop fort! Personnellement, je m’en fiche, que voudriez-vous que cela me fît qu’elle accouchât de jumelles?[125]

Боюсь, даже сам Пруст не стал бы употреблять столь избыточное сослагательное наклонение, так что, выбившись из сил, Генри поставил точку. Но спектакль явно доставил ему удовольствие. Он взял себе за правило по мере возможностей не избегать сослагательного наклонения, считая его верхом лингвистического изящества.

Полетт не могла понять Генри и по этой причине считала его загадочной личностью. Он всегда относился к ней с безграничной нежностью — даже когда махнул на нее рукой, убедившись в ее безнадежной бездарности. Она тоже безмерно его обожала, даже восхищалась — как дитя восхищается проделками каких-нибудь огромных животных в зоопарке. В то же время он внушал ей уважение и благоговейный страх. Она всегда обращалась к нему «месье Анри» и прибавляла «месье», даже когда говорила о нем в третьем лице.

— А чем месье Анри зарабатывает себе на жизнь? — допытывалась она у меня снова и снова. Я объяснил, что ничем не зарабатывает, зато он великий писатель, и в один прекрасный день, может статься, авеню Анатоля Франса переименуют в его честь.

«Тропик Рака» был закончен в Клиши, но из-за задержки с изданием книга вышла фактически только по возвращении Миллера на Виллу Сёра. Генри не спешил; он спокойно ожидал реакции публики на книгу и между делом в бешеном темпе дописывал «Черную весну». Никогда еще он не бывал так активен. И никогда так близок к тому, чтобы стать признанным писателем. Однажды он показал мне рукопись «Одуревшего петуха» — книги, написанной им в Америке. Книга была из рук вон плохая и редактуре не подлежала. Ни формы, ни порядка, ни достойного сюжета не просматривалось в его диких перескакиваниях с предмета на предмет — сплошная ожесточенность, подавляемая ярость, какая-то целенаправленная бесцельность, анархия во всей ее бессмысленности. Некоторые из перечисленных «ингредиентов» присутствуют и в «Тропике Рака», и в кое-каких из его последующих книг, но тут есть некоторая разница. В «Тропике Рака» он как бы нашел свой стиль. При всей бесформенности этой книги и хаотичности ее содержания в ней присутствует изначальная целостность. Так или иначе, Генри, хотя и с опозданием, понял, что он — посвященный. И всегда им был, однако ему потребовалось немало времени, чтобы это осознать. Теперь он уже не колеблется — теперь он подобен человеку в бушующем море, вооруженному собственным гироскопом. Он знает, куда идет, и идет уверенно. Ему уже не интересно писать книги — теперь он просто рассказывает свою собственную историю.

— На вид он такой придурок — месье Анри, — то и дело повторяла Полетт.

— Что ж, ты должна сделать скидку на то, что он гений.

— Гений? А что это значит? — спрашивала она.

Полетт ждала объяснений, но я был не в состоянии дать ей исчерпывающий ответ. Ей можно было объяснить это только на живом примере, но такового в запасе у меня не имелось. Никому еще не удавалось добиться успеха в изображении гения, даже Достоевскому. Можно лишь набросать контуры, оттенить несущественные детали — капризы, идиосинкразии, эпилептические припадки, чудачества. Сам гений постижим только по отдаленным приближениям — суть постоянно ускользает, можно очертить лишь расплывчатый образ благоговения.

— Месье Анри иногда говорит прямо как лунатик, — как-то снова сказала Полетт, и мне, конечно же, пришлось согласиться. — Что за книги он пишет?