Мария Вега - Ночной корабль: Стихотворения и письма

СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ.

НЕ ВОШЕДШЕЕ В СБОРНИКИ.

ПЕРЕВОДЫ

Завтра день моего рожденья.Я сама себе подарюНе запястья и не каменья,А коралловую зарю.

Подарю, как высокую радость,Отраженный в воде дворец,Ярко-красный рыбачий парусИ осла голубой бубенец.

Подарю все окна Галаты,На веревках цветное тряпье,Пыль столбом, и ветер лохматый,Молодой, как сердце мое.

Когда-нибудь, через годы, –В пятьдесят или шестьдесят, –Этот ветер детской свободыПотянет меня назад.

И я соберу все звенья,Все запахи, всю зарю,И заново, в день рожденья,Сама себе подарю.

Старинных кровель темный склонВ грозу отсвечивал зеленым.Гроза неслась навстречу кленам,И ямбы стройные колонн, –Пять озаренных, темных пять, –Лучами утренней лазуриТак не могли бы просиять,Как в перекрестном блеске бури.

Угрюмый монастырский сад,Помолодев, шумел листвою,И грома первого раскат,В глухом, косноязычном воеСвой сон продолжив наяву,Упал в смятенную травуИ, в ней катаясь, жаждал слова!

А слово – здесь. Оно готовоДождем плеснуть в мои глаза,Упасть плодом с ветвей мятежных…

Явись, нежнейшее из нежных,Пока не кончилась гроза!

И вдруг – не вихрь, не блеск, не пламя,А прямо ввысь, за облака, –Две рифмы с острыми крылами,Два белоснежных голубка.

Есть женщина, заброшенная в небоОгромным городом. Живет одна,В высокой башне… Эту долю мне бы!Но почему-то ей она дана.Каморка служит и дуплом, и домом.А глубоко внизу…Но с давних порБыл для нее ненужным, незнакомымПарижской Богоматери собор.Его воспели и поют доныне,Но никогда наверх не доходилОрганный гул, гудение латыниИ перезвон серебряных кадил.Да, готика… Но ей-то что за делоДо готики?.. Куда ни повернись,Грозят, ощерясь, каменные стрелы,И ящеры по сводам лезут ввысь.Бьюсь об заклад: пожалуй, в мире целомДнем с фонарем подобной не найти,Чтобы сидеть в углу оледенеломИ службу необычную нести.Церковный воздух древностью пропитанИ серой скукой. Но другим в примерЕй дал Париж официальный титул«Хранительницы» демонов-химер.За малый грош, за пенсию, за правоНа утлую кровать и связку дровОна живет, своей не зная славы,Среди полу-драконов, полу-львов.С ней по соседству, за дубовой дверью,Над бездною балкон повис гнездом.В нем хоботы, и чешуя, и перья,И клювы, и клыки… На Божий домУселись фантастические птицы.Она привыкла им служить с утра:Почистит, поскребет и не боитсяОполоснуть водою из ведра.Я не желаю гибели старухе,Пусть воду льет, – химер не протрезвитьК ней не сойдут ни демоны, ни духи,С ней ангелы не станут говорить.Зато с поэтами другое дело,Возможности поэтов велики.Фантазии, не знающей предела,Доступны все глухие тайники,И мне легко, своим путем, – незримым, –Проникнуть в башню и открыть ту дверь,Откуда ночь ворвется черным дымом,И каменный навстречу выйдет зверь.Он поведет меня по всем притворам, –Такой прогулки поджидал давно, –И мы вдвоем надышимся собором,Куда ему входить запрещено.Сверкнет луна, катясь гигантским шаромВ гнездо химер, и белой станет ночь,И камни оживут. Ведь я недаромПришла сюда, прикованным помочь. –Летим! – скажу, и, повинуясь зову,Стуча хвостом и чешуей звеня,Они ответят, что давно готовыУйти в потоках лунного огня…

Что ж та, другая, с примусом на полке,С копилкой, где монеты сочтены,В окне законопатившая щелки,Чтобы не видеть неба и луны?..Нагрянут завтра, невзначай, туристы,Ведь ей химер показывать должно.О, ужас! На балконе пусто, чисто,И неизвестно кем подметено!Поняв с досадой, что входную платуСобор не будет возмещать назад,Нацелят гости фотоаппаратыНа плиты опустевших балюстрад…А мы летим… И, звезды обгоняя,В глубокой синеве небесных сфер,Я белый рой веду, еще не зная,Что становлюсь химерой для химер.

Закат исчез. Испепелилось пламя,И от неузнаваемой землиДома уходят, словно корабли,Звеня антенн воздушными снастями.

Что делать городу, где нет домов?Куда деваться сотням тысяч улиц?И улицы качнулись, потянулисьНа волю из панельных берегов.

Но и панели, соскользнув, уплылиВ потоке разливающейся мглы,И фонари, впотьмах ища углы,Которых нет, себя зажечь забыли.

Что делать городу, где ничегоНе остается, даже привидений?Ведь он уже не город, – тень от тени,Не помнящей названья своего.

Но в том, что было городскою ночью,Беззвучно шевелилась тишина,И черного овечьего рунаПо ней ползли разрозненные клочья,

Потом слились громадою сплошной,И воздуха последнего не стало,Как будто шерстяные одеялаСтояли неразрывною стеной.

Не подчинясь, висело каплей светаМое невероятное окно.Возможно, было и еще одно,Чудесно сохранившееся где-то?

Они не зашатались, не ушлиЗа отступившим в дали караваном,Но были оба спрятаны туманомИ знак подать друг другу не могли.

А на рассвете, важным занят делом,Вернулся город, сам себя сложив,Блестит на солнце, радуясь, что живИ безупречно восстановлен в целом.

Как разыскать окно среди других?То самое, что, не светя, светилось?Оно с толпой других объединилось,Таких же безразличных и пустых.

Отметинку бы, знак!.. Но, безответен,Воскресший город заглушает зов,И я иду, иду среди домов,Не находя ни знаков, ни отметин.

Крепчает ветер. Рыщет, ищет,Чего бы натворить спьяна.Поднялся, взмыл – и сад расчищен,И роща вмиг оголена.

Передохнув, идет на приступДругих деревьев, в дол и лес.Сообщник листьев, он неистов,Разбойник и головорез.

Но я полет листа на волю,Наверно, как никто, приму:Ведь если проживет не болеКоротких суток, что ему?

Как надоело быть зеленым,С другими заплетенным в сеть,Березам угождать и кленам,И шелестеть, и шелестеть.

Полгода? Или полстолетья?Что помнит он? Как различит?Он знает ветви, ветви, ветвиИ, в зной оцепенев, молчит.

Лишь утомленный монотоннымЗеленым пленом, он едваПоймет, что сделался червоннымДля смерти или торжества.

А ветер ветви гнет, ломая,Шумит крыло, и посвист рьян.Умчись, сорвавшаяся стая,В его осенний ураган!

И вот, не скован, не привязанИ больше не томим мечтой,Лист в золотую радость разомВлетает птицей золотой.

Перегореть, перестрадать, прожитьЧерту кривую,Взломанный зигзаг,И в памяти сложитьОгромную любовь и боль, всегда живую,И солнце счастья, и полночный мрак…И вдруг увидеть, даже не скорбя, –Чуть отойдя,В каком-то сдвиге,Что всё – не так… Что ты читаешь в книгеЧужой рассказ, в котором нет тебя…

Он встретил, как встретить ему полагалось.Не дружба, не служба, не верность, не жалость.Одно только слово: Кавказ!

Он встретил потерянных, нас(Мы думали; спас!).

Нам горы раскрыли косматые бурки,Из складок ущелийМы видели в щелиОгромные звезды, игравшие в жмурки…

Он, верный адатам,Три года сиял театральным закатом,Он вышел на сцену с кинжалом,С шакалом, обвалом и шквалом,С рубиново-алымГранатомИ с сине-зеленым, девятым(По Айвазовскому) валом.Летевшим из Черного моря…

И горы, и голод, и горе,И скользкие, в пропасть, дороги,И тур круторогийПод елью.Плясавший лезгинку с метелью,И терпкое, злое вино, –Всё щедро нам было дано.

Потом декораций не стало…

И он отвернулся усталоОт ветхой своей бутафории,Еще полыхающей в блеске,Смахнул нас, как пепел, с черкески,И выбросил в Черное море,Туманы над ним закуривИ княжески нас одаривПрощальной кавказскою розой, –Горячкою сыпнотифозной…

Над рекой, у пустого берега,Развалины спят в траве.Что, река, тебе прошлым ввереноО паденьях и торжестве?

Бездумно и успокоенноТы катишь воды свои,А в них отражались воины,Знамена, орлы, цари…

Сверкали мечи неистово,И кружились в дыму щиты,И рати вползали приступомНа каменные мосты.

Расскажи про века минувшие,Про Тамару в белой чадре,Что, спальню покинув душную,Купаться шла на заре.

И в твоем уловлю я шелесте,На могильные глядя мхи,Много тихой, свирельной прелести,Из которой сложу стихи…

К пустому берегу призраки,Караванами облаков,Начинали стекаться издали,От реки ожидая слов.

Но, мелким играя жемчугом,Забавляясь лунным лучом,Она болтала, как женщина,Сама не зная о чем.

Никого, кому рассказать быО затишье русской усадьбы,О том, как соломой прелойИ яблоком пахнет двор,О том, как под вечер борОт холода – сизо-белый,Как детский крокетный шарНа рыхлом песке ночует,Как мурлыкает самоварИ дальнего гостя чует,Как прохладен полог из ситца,Под которым всю ночь не спится!

Когда я вспоминаю землю детства,Для дедов и отцов уже не ту,Уже больную, – для меня же – сказку,Во всем очарованьи новизны,Я неизменно вижу берег моря,И маленькую розовую дачу,И отблеск волн на каменном крыльце.

Когда я вспоминаю землю детства,Я вижу три неповторимых чуда:Ракушки с парусами, Млечный ПутьИ радужные цепи бриллиантов,Которые от весел льются в ночь…

Ракушки продвигались легкой стайкойВдоль розоватой полосы прибоя,Поставив парус по теченью ветра,И, если лечь щекою на песок,На уровне игрушечной армады,Покажется: идут на горизонте,В лилово-розовых закатных далях,Огромные, в полнеба, корабли.А ночью, где-то в воздухе, беззвучно,Как черный лебедь, проплывала лодка.Рука невидимая поднималаИ опускала медленно весло,И вдоль весла стекали бриллиантыВ глубокий мрак…

И третьим чудом былГигантский звездный хвост, раскрытый в небеИ отраженный спящею водой…О биллионы, триллионы точек.Пыль белых искр внизу и наверху.А между ними маленькая дача(Так одиноко, так волшебно-тихо),Где детское взволнованное сердцеОт счастья плачет…

Люди говорятОб изменениях земного шара:Оттаивает Север… Пылкий ЮгПохолодел… И прежних нет зверей,И рыбы мрут в отравленных озерах.Леса уходят, уступив дорогуБульдозерам, заводам, небоскребам.И в лисьих норах гибнут лисенята,Захлебываясь нефтью…Я самаЖиву, как все, в безвыходном «Сегодня»,И жить хочу.Но если кто-то скажет,Что вывелись моллюски с парусами,Что навсегда исчезли бриллиантыПолночных черноморских инфузорий,Что в сторону давно ушла земляОт дома детства, и над Черным моремНет Млечного Пути, что он лежитВ пространстве, над неведомой планетой,И ночь теперь, по-новому красива,Сверкает электрическим огнемИз тысяч тысяч одноглазых оконЧудовищных, в полнеба, белых кубов,Я не дослушаю…Мне слишком странно…Мне кажется, – дослушав, я умру…

Бетховен и Шуман, –Сверканье и лед…О, кем он задуман,Безумный полет?

Диана, Селена,Лампада веков.Жемчужная пена,Холмы облаков.

Селена, Диана –Ее имена.Сквозь волны тумана –Луна.

О девственных лунахСоната, сонет.Алмазный на струнах,Мерцающий свет…

Разрушив былое,Свистя и глумясь,Ракета стрелоюВзвилась.

Размерен и точенРакетный парад.Колючих пощечинУдушливый град,

И смрадною ватойОкутанный вмиг,От оспин щербатый,Померкший лик…

Всё это не бредни,Не к ночи рассказ!

Еще не последний,Луна, твой час.

Есть время! БескрайныНа небе пути,Чтоб тихо и тайноУйтиК иным горизонтам,К созвездьям иным,И будет твой сон тамНенарушим.

В углу потаенном,От нас далека,Будь только зеленымОгнем светляка.Вдали сиротливоГорит изумруд…

Приливы, отливыУмрут,Лунатик усталоПадет на кровать:Луна пересталаСиять…

Когда-то, когда-то, –Как страшно давно, —Для Лунной сонаты,Летевшей в окно,Расколота в миреНа тысячи лун,Была зажжена ты…

Для Лунной сонаты…

А что, если завтра?..Кто знает… Кто знал…Придумает АвторУдачный финал, –Какой-нибудь атом,Чтоб выдержать стиль?..Плеснет над закатомЛегчайшая пыль…Пусть он и рассудит,А мы не могли,Но нет и не будетСгоревшей земли.Когда-то плыла ведьСреди облаков!Что вынет прапамятьИз мертвых веков?..И в огненной, синей,Пустой тишине,Вдруг – несколько линий(Так плачут во сне):Над кровлею плоскойСухая лоза…Венеры МилосскойСлепые глаза…

Может быть, в двадцать первом векеБудет много новых затей.Народятся сверх-человеки,На луне наплодят детей.

Для детей понастроят школы,Для больших откроют шинки,И потянутся ледоколыВдоль какой-нибудь Лунь-реки.

Может быть, нашу землю сразу(Для чего старый хлам беречь?)Превратят в атомную базу,Чтобы звезды другие сжечь.

Может быть, через стратосферуОтвезут, под самый конец,На Юпитер или ВенеруВатикан и Зимний дворец…

Всё возможно… И очень скучно!Но скучнейшее допустив,У меня в душе однозвучноПовторяется лейт-мотив:

По земному, пустому лику,Где последний город смели,Разбежались вольно и дикоТолько рощи да ковыли.

Над болотною топью борыНаклонили сквозную тень,В голубые лесные озераОпускает глаза олень…

Чередуются зимы и весны,Чередуются снег и град,И по-прежнему рубит сосныЧудом спасшийся, — мой ли брат?

Он упрямо скрывался в ямах,Зарывал под курганы кладь.До юпитеров этих самыхЕму вовек не достать.

И не надо! Он беспечален,Первобытные сны легки.Вход в жилище бревном завален,Стерегут его светляки.

Из медвежьей выйдя берлоги,Он весной, в молодых поляхПроложит простые дороги,С дождевой водой в колеях.

А когда поползут туманы,Синим кутая вечера,Заблестят посреди поляныКосмы пляшущего костра.

Отразит глубокое небоЗолотого огня волну…Теплый запах смолы и хлебаДонесется ли на луну?

Если да, – быть второму чуду:Прекратив межпланетный бег,Метеором слетит оттудаНа земную грудь человек:

Первый беженец!– Всё изучено,Всё наскучило, всё на слом!Почитать бы мне снова ТютчеваПри свече, над простым столом,

Побродить лугами несжатыми,Раздвигая рукой ковыль,И забыть навсегда об атоме,Рассыпающем душу в пыль…

А ночами, над побережьями,Где лежит в воде тишина,Снова видеть, как светит прежняяНезапятнанная луна.

Каменное безветрие,Воздух острей ножа,Черная геометрияМертвого чертежа.

Тусклыми негативамиСтали стволы берез.Туго, жгутами сивымиВетви скрутил мороз.

Что это за безвременье!Или, сойдя с ума,Переодевшись теменью,Выпила снег зима?

Не видя, я вижу. Не слушая, слышу: идет.Подходит… И ветер несетВ холодном своем покрывале,А вечер разрушил мирыВчерашнего дня…Она из-за снежной горыВ упор глядит на меняИ, стоя на перевале,Над спуском в долину, молчит.А сердце мое стучит,А сердце мое кричит:Подожди!Мне надо дослушать дожди.Зеленые шорохи рощ,Мне надо успеть досказатьПро теплый, сверкающий дождь,Успеть долюбить, дострадать,Спасти заболевший цветокИ выпить последний глоток,Как пьют долгожданное словоЛюбви…Сегодня меня не зови.Приду, когда буду готова.

Он седой, как лунь,Он в тумане плачет.Это ли нюнь?Не назвать иначе!Он насквозь промок,Он придавлен тучей.Почему не могЖдать он доли лучшей?Спутал календарьСроки новолуний:Жарким был январь,А зима – в июне!

Какая странная весна…Она бескровна и грустна,А говорят: «Весна-красна»!Но не о ней. Она иная,И я другой такой не знаю.Она лежит, едва дыша,От неба прячется в туманеИ трогательно хорошаВ своем уходе к смерти ранней.

А сестры-весны на землеЖивут, счастливые, в тепле,В дыму дождей, в минутных грозах,И ждут, чтоб почки на березахСкорее в листья перешли,Чтобы вернулись журавли…

Но эта, бедная, больнаИ, обездоленных бездомней,Офелией с речного днаГлядит мучительно в окно мне,Зовя на помощь грусть мою.И я вполголоса пою,Ей в утешенье, всё, что помнюИз сказок, где встает от снаВ гробу лежащая Весна.

Туман ползет и никнет междуДеревьями… Но я пою!Я им по капле раздаюЖивое слово и надежду,И хочется до боли мне,Чтобы в ответ, на самом деле,Глаза Весны в моем окнеБлеснули и зазеленели.

Что за чудо? Откуда, столбами,Пеленами, несутся снега,Как бесшумное белое пламя,Поглощая леса и луга,И мгновенно исчезнувший город?Из каких облаков-чердаков,Где тюфяк необъятный распорот,Этот пух, эти перья снегов?На последней неделе апреляСтало стыдно весне: проспала!И хозяйственно гонит метели,И гуляет по небу метла.Ты ли это, весна неживая,Изнемогшая в мире теней,Поднялась, ради Первого Мая,Из холодной постели своей?

Купила на базаре связку вербы –На красных ветках плюшевых котят.Она была моею вербой первойВ чужом краю, где снобы не хотятС лотка торговки слишком скромных прутьев.Но остановятся пять-шесть людейИ смотрят… Почему не обмануть их,Внушив, что вербы реже орхидейИ потому во много раз дороже?Тут разыгрался пыл всегдашний мой,Я заглянула в кошелек… и что же?Купила редкость и несу домой.Меняю воду в вазе и гадаю,Когда котята выпустят листки,Когда пробрызнут в воду корешки?А верба всё живет, не опадая!Упругих веток гибок темный шелк,Детеныши на них неуязвимы.Опять апрель… Год мимо нас прошел!Мы с вербою начнем вторую зиму.Я к ней привыкла, и она ко мне.Не от нее ли в стих мой залетелиАпрели детства, вербные недели,Капели с крыш и русский снег в окне?..Однажды гость зашел. Сказал:«Не тешьте Себя мечтой и присмотритесь к ней:За целый год ни листьев, ни корней!Возьмите ножницы да и подрежьте.Не видите, что чересчур высок,Усталый ствол достиг предельной точки,И по нему дойти не может сокДо каменеющей от жажды почки?»Послушалась. Напрасен был мой труд:Тупятся ножницы и не берут!Тогда, поняв, я сделалась суровойСама к себе и, не потупив взгляд,Оборвала на вербе пластиковойЕе седых нилоновых котят!

Я не люблю июля и боюсь.Тот страшный день июлем был помечен,И для меня навеки искалеченВесь этот месяц… В нем такая грусть,Такая тяжесть… Нестерпимо жаркийПылал июль, сгорев до желтизны.Томились звери, от жары больны,Павлины не кричали в зоопарке,Но в стороне от страждущих зверей,За голубыми стеклами дверей,Ютился островок сырой прохлады, –Нетронутый жарой питомник змей,Где в полутьме блаженствовали гады.Втекая в человеческий прибой,Вползавший на бетонные ступени,Вошла и я, с воскресною толпой,Искавшей развлечения и тени.Вошла и я… Но ад, представший мне,Неведом Данту и рассказан не был:Сияющий квадрат пробит в стене,В квадрате – вся лазурь морей и неба.Смертельно голубая, – нет такойЛазури в мире, – эта, перед нами,Беззвучной за стеклом лилась рекойИ легкими вскипала пузырьками.Не белый герб на фоне голубом,Расплющенный в застенке застекленном,Живое существо, с покатым лбом,Там шевелилось, в колыханье сонном.Чудовищный пузырь, или нарыв,Огромное всплывало кверху тело,И, плавники как веера раскрыв,Теченью отдавалось одурело,И вместе с ним обратно вниз текло,Неслышно ударяясь о стекло.Лучом прожектор бил в него свирепо,И врассыпную пузырьки неслись,И в тесной глуби водяного склепаОт света было некуда спастись.Но весело подсчитывая взмахиНе ног, не лап, – резиновых плетей,К застенку океанской черепахи,Смеясь, тянули матери детей…Забуду ли бессмысленную пляскуВ пространстве ослепительно пустомИ маленькую гипсовую маскуС растянутым, окаменелым ртомИ белый щит… Как бился о стекло он!Не гад морской, осмеянный толпой,А очень старый, полупьяный клоун,Сойдя с ума в пустыне голубой,Смотрел вперед раскосо и незряче(Затравленный так смотрит человек),То расширяя мертвый взгляд, то прячаВ пергаментные створки белых век…

Опять июль плывет из сонной дали,Померкли краски, им опалены,Живет одна лазурь! Глаза усталиОт нелюбимой мной голубизны.Сквозь весь июль несу печаль с собоюИ от лазури радости не жду:Отравлен тот, кто видел голубоеНе только в небесах, но и в аду.

В небе дальнем, в небе синемБелый, белый снегопад…Крылья сблизим, крылья сдвинем,Не оглянемся назад.Ангел к ангелу… Осанна…Белый, белый, белый снег…Это рай?..И вдруг, нежданно,В темноте сомкнутых векПолыхнуло смутным жаром:Там, за тридевять земель,Балаган был очень старым,И кружилась карусель…Ангел к ангелу… ОсаннойДышит воздух осиянныйОт заката до восхода…

А шатер был полосатый,С ярко-розовой заплатой,С желтым клоуном у входа…

В этой стране не летают дрозды,Ходят пешком по траве и по льду.Кто-то привесил к их лапкам пуды, —Не полететь пешеходу-дрозду.

Он и не хочет. Но если лежитГде-то червяк дождевой, еле жив,Дрозд подкатиться к нему поспешит,Лопасти крыльев смешно распушив.

Бросишь ли сверху накрошенный хлеб,Сколько веселых слетается птах!Самый последний, тяжел и нелеп,Дрозд остается всегда в дураках.

Странная птица… Зачем?.. Почему?..Хочется громко в окно закричать,Чтобы помочь встрепенуться ему:«Поупражнялся бы! Надо начать,

Надо понять, что не мотоциклет,А вольнокрылая птица, как все.Небо открыто, и радости нетВечно бродить по колено в росе».

Но оказалось, не слишком-то простМой, воробьями осмеянный, дрозд.

Было еще не темно, но пораПтицам по гнездам своим разойтись.Долго весною светлы вечера,И зеленеет пустынная высь.

Тут и случилось.Смеркалось, когдаЯ разглядела, что там, в вышине,Дрозд прицепился, как к елке звезда,К мачтовой, самой высокой сосне.

Выше нельзя…Очень многих чудесНе объяснить никогда, никому.Тяжеловес на вершину залез,К ночи доступную только ему.

Ждал ли он выхода первой звезды?Кто его знает… Но тихо, потомСтали слетаться другие дроздыИ неподвижно расселись кругом.

В эти часы нет пустой трескотни,Птичьего гомона, писка вразброд.Нет воробьев! Надоели ониВ быстром мелькании взад и вперед.

В эти часы для дроздов-чудаковНебо открыто, и дали ясны.

Так рассказали мне ночью, без слов,Самые верхние ветки сосны.

Есть стихи-фазаны, есть павлины,В радужном атласном опереньи.Столько в них лазури и малины,Что природа не дала им пенья.

Есть стихи мудреные, как числаВысшей математики, как притчи,Как сухой скелет сухого смысла,Но не задушевнее, не гибче.

Есть стихи – триумф косноязычья.

Я люблю слова совсем простые,Серенькие, скромные словечки.Вольно льются песни золотые,Сложенные в горле птицы певчей,Часто безымянной и невзрачной,Где-то в роще, над кустом сирени.Птичье пенье и рассвет прозрачный –Лучшее из всех стихотворений.

Что мне даст узора вычур дивныйИ хитросплетенье филиграни?Я люблю простой и примитивныйКамень для постройки вечных зданий.

Из таких камней взошло Толедо,Пламенный пример земным твердыням.И стоит Толедо, как победа,И звучит поэмой в небе синем.

Это правда! Не стыдно признатьсяНа пороге раскрытых дверей,Что труднее всего мне расстатьсяС дружбой. Но не людей, а зверей.

Если я, уходя, и заплачу,То, наверно, припомнив до слезВ доме детства – семейку собачью,Ту, с которой так чудно жилось…

Или в тропиках… День был обуглен,Словно дан на съеденье жаре,И зайчиху с зайчонком, из джунглей,Я нашла у себя во дворе.

Я кормила их свежей морковью,Я водой окропила крыльцо…Если это зовется любовью,То взаимность была налицо.

Почему они выбрали дальний,Совершенно не заячий дом,Поселившись в машине стиральной,За негодностью сданной на слом?

Или кот, постучавшийся ночью(Уходя, я тот стук узнаю!),Словно прыгнул с трубы водосточнойВ жизнь чужую, отныне свою!

Пуст мой сад, и колодец мой высох,Угасает за тучей звезда.Всех доверчивых, всех бескорыстныхУношу я с собой навсегда.

Никуда? Впрочем, кто его знает!Может быть, никуда – это ложь?Может быть, кто-то в небе залает,Словно спросит: «Ну, как? Узнаешь?..»

Он был от рожденья немой,Незнакомый с лестью и ложью.Он любил, как любить не можетНи один человек…ДомойВозвращалась я, и стыдливо,Неуклюже, забыв себя,Подходил он ко мне, любя,Улыбался немного криво,И смотрел на меня, смотрелНемигающим, строгим взглядом,Словно взять с собою хотелВ смерть.И в смерти остаться рядом.Охранять мой дом и покойНе его ли случай поставил?Но ведь о любви такойИ писал коринфянам Павел:О любви, что не верит в зло,Не противится и не ропщет.И сложнее быть не могло,И вовеки не будет проще.Вот пишу о нем, и от слезУплывает в туман бумага…Он был бесхитростный пес.Дворняга.

На удивленье и на смехОрехам грецким и кедровым,Большой кокосовый орех,Как будто сорван ГумилевымНа экзотической земле,В саду заброшенного храма,Где он созрел в горячей мгле,Под бормотание там-тама.Орех и думать не дерзалВ своей юдоли африканской,Что будет снег, вагон, вокзал,Москва и в ней бульвар Славянский,И девушка…Она о нем,В воображении богатом,Мечтала вечером и днем,О буром, диком, волосатом,О недоступном, о такомГогеновском, – с его полотен!И вдруг орех вкатился в дом,И ощутим, и кругл, и плотен.Он прислан для любой игры.Вот, например: ударом вернымПробить в орехе две дыры,Как в банке с молоком консервным,И ждать, что струйка молокаЗеленовато-голубогоПольется в чашку. А покаПитье такое не готово, –Читать на память Гумилева.Второй рецепт несложный есть, –Ведь все рецепты в нашей власти:Мякину разрубить ни части,А после съесть, или не съесть.Но вряд ли станет палачомТа, что грустит о каждой мошке,Поет о камушке речном,Любуясь ивовой сережкой.Хоть любопытство и не грех,И мы его не судим строго,Живым останется орех.Орех Гогена и Ван Гога.На полке, в гуще пестрых книг,Приняв торжественную позу,Он ляжет, бур, космат и дик,И рядом с ним поставят розу,Ему особый жребии дан,Свое кокосовое чудо:Быть мячиком для обезьянИ стать моделью для этюда!

Голубело небо,День был голубой…Маленькие зебрыШли на водопой.

От хвоста до шейки,Не щадя чернил,Нотные линейкиКто-то им чертил.

В озере водица –Брага в ендове!Топали копытцаВ голубой траве.

Молча бы напиться!Только здесь и тамТопали копытца,Как глухой там-там.

Замечтался кто-то,Ноты позабыв.Разбросала нотыТень плакучих ив.

Солнечный и резвый,Зайчик заплясал.Тремоло, диэзыЗолотом вписал.

Молча не напиться,Если здесь и тамСтал в оркестр проситьсяБыстрых ног там-там!

Черное на беломКак не разглядеть!Полосатым теломМогут зебры петь.

Это всё – из неба,Всё – само собой.В зоопарке зебрыШли на водопой.

Над Атлантическим океаномИссиня-черная туча шла.Низко ползла, к воде прилегла,И стал океан стеклянным.

На пустом берегу пески, пески,Седина без конца, без края…Чахнут водоросли от тоски,В тропической мгле сгорая.Душный воздух стоит и спит…

На зеленой воде стоитФосфорический мост из семи цветов,Из семи павлиньих хвостов.

Я лежу на песке, а вокруг меня,В бархатистой пыли, возня:Осторожно бисер течет,И у ног моих холмик растет,Вырастает крошка-вулкан,Раскрывает черный глазок.Летаргически спит океан,Но проснулся, дыша, песок.Он выталкивает бугорки,Завивает в пыли дымки.В каждом кратере завязь цветка,И встают они из песка.Вот из щелки ползет василек,Пробежал два шага, прилегИ с песчинкою заиграл,А за ним, как живой коралл,Покатился, с размером в пятак,Огневой, оранжевый мак.Это крабы к воде спешатИ клешнями шуршат, шуршат…Ведь от радуги души звучатАтлантических паучат!Не вскарабкаться крабам слабымНа светящуюся дугу.Чем помочь неумелым крабам,Если я сама не могуНи подняться, ни перейтиПо мосту, к своему былому?Он лежал через речку к дому,И вели к нему все пути.Из березовых бревен, прост,Шаток был деревенский мост…Далеко расстилались лесаИ седые поля овса.В овсяных просторах землиВасильки и маки цвели…

Гаснет радуга… Ни следа!О мостах, что сломались, забудь…Отсияв, превратилась водаВ однотонную серую муть.Крабов нет. Из последних силОкеан их всех погасил.Чахнут водоросли от тоски,В душной пыли сгорая.

Атлантические пески.Пустота без конца, без края…

Лягушка в тинистом прудуСоскучилась немало.Хотела проглотить звездуИ не поймала.Но был высок, широк прыжок, –Теперь ей не вернутьсяНа тот постылый бережок,Где комары толкутся,Не окунуться в сонный пруд,В его глухую темень.Там караси внизу снуют,Наверх подняться лень им…И ночь прошла. Горит заря.Куда ты, путь далекий?Как два зеленых пузыря,Надулись ветром щеки.Лягушка прыг, лягушка скок,Всю землю огибая.Вдруг перед ней – простор, песокИ бездна голубая.Голубизной ослеплена,Пространством без предела,На камень шлепнулась онаИ вмиг окаменела.К ней долетал глубинный шумИз сине-голубогоИ, вместе с ним, пришло на умПодслушанное слово.Кто знает, сколько шалых слов,Над прудом с карасями,Порой бормочет рыболов,Когда сидит часамиВ зеленом обществе лягух,Как будто спящих сладко?Но у лягух оличный слух,И память, и догадка.В стоячий пруд, в росу, в туман,В кувшинки на трясинеУпало слово «океан»,И был он синий-синий,Вот этот самый! Не узнатьНельзя его, такого.И повторяется опятьПодслушанное слово.Туда уплыть и воду пить,Да только в незнакомомОпасно жить и гнезда вить,Обзаводиться домом…Заквакала, что было сил(Ей показалось – спела!),И кто-то из воды спросил:Что за ква-ква? В чем дело?И вот, над берегом взвилась,Неведомо откуда,Большая рыба – не карась,А просто чудо-юдо,Вся из литого серебра,Не рыба – королева,И плавники, как веера,Раскрыла справа, слева.Лягушка крякнула: – Ква-ква,Ох, пересохло горло! –И заболтала, чуть живаОт страха и восторга:– Я вскачь пришла из темных стран.Чего я жду от рыбы?Про океан, про океанВы рассказать могли бы?Как в океане?.. Там?.. У вас?.. –А рыба и не знала.Тараща на лягушку глаз,Рассеянно сказала:– Про океан?.. Какой такой?.. –

В прибой нырнула голубойИ под водой пропала.

Соломенная куклаС колючею косичкой!У этой куклы круглоеСоломенное личико.

Не платье, – просто лучикиОт солнца и подсолнуха.Такое платье лучше,Чем из литого золота.

Ношу ее, баюкаю,Ищу ей места в доме:Куда деваться куклеУкраинской, соломенной?

А где-то жнивье желтое,Щетинистые крыши…Соломы шорох шелковыйЯ столько лет не слышала..

Оксана ты, Оксана,Глаза, как зерна карие!Не тесно ли, не странно лиТебе и мне в Швейцарии!

Ты была кудрявым ангеленком,Бегала по Млечному ПутиИ упала вниз и, став ребенком,Не умеешь Млечный Путь найти.

Это неприятно лишь вначале.Присмотревшись, будешь понимать:Прежде облака тебя качали,А теперь укачивает мать.

Древний Киев у твоей кроваткиСтал на страже детства и готовСнять, в поклоне, золотые шапкиЗолотых, как солнце, куполов.

Заливается в ветвях каштанаУкраинский, звонкий соловей.Ты не бойся, маленькая Анна,Жизни неожиданной своей.

Будет у тебя, в просторах здешних,Намечаться новый звездный путь,Много расцветет ромашек вешних,Только ты о небе не забудь,

Только ввысь смотри и будь крылата,Оставайся девочкою той,Что играла запросто когда-тоС каждой пролетающей звездой.

Ангелятам наверху не странно(Ведь для всех чудес своя пора),Что, расставшись с ними, донна АннаРодилась на берегу Днепра!

Снегом порошитсяБелый свет кругом.Снег метет лисицаОгненным хвостом.

Нечем поживиться,Голодна с утра.

И слышит лисицаНаверху: «Кра-кра!»

Канавка-то Лебяжья,Да нет лебедей…

А с крыши ЭрмитажаПрямо в ухо ей:Кра-кра!Кра-кра-кра!

– Что, лисица, скучно,В басню бы назад…

Сыплет с черных сучьевБелый снегопад.

Ворона и лисицаРешили помириться,И пошли под ручкуПрямо в Летний сад.

Прямо в Летний сад,К дедушке Крылову.

А тот замерз и спит,Перинкою пуховойДо глаз прикрыт.

Обеды и победы,То смотры, то парад.Бывают мор и беды,Но хуже их стократБуянов-декабристовНеукротимый нрав.Он вреден и неистов,Вне правил и без прав…Да есть еще тот пылкийАрапа внук, пиит,Опасный даже в ссылке…А впрочем, он убит.За ним – другому кара,Хоть вовсе не плохиОпального гусараКавказские стихи:«В долине Дагестана…Лежал в полдневный зной…В груди дымилась рана…»Но кто тому виной?Промолвил, брови сдвинувИ поведя плечом:Его убил Мартынов,Но я-то тут при чем?Жалеть? Щадить? Нелепость!Враги сильны и злы.Трон защищают крепость,