Юрий Алянский - Варвара Асенкова

Офелия, говорил Белинский, угаснет тихо, с улыбкой и благословением на устах, как угасает заря на небе в благоухающий майский вечер. Асенкова угасала в благоухающий апрельский вечер. Она никого не кляла, и мы не знаем, было ли отчаяние в ее душе.

22 апреля, в день похорон Асенковой, шел дождь. По стеклам ее квартиры текли прозрачные струи. Окна были закрыты и занавешены белыми занавесями, а с той стороны, оттуда, где шел дождь, что-то стучало и стучало, негромко, но настойчиво.

Небо заволокло тучами. Ничто не напоминало весны. Казалось, над Петербургом нависло осеннее безвременье. Дул холодный ветер с Невы. Извозчики подняли верха своих колясок.

Но провожать Асенкову вышли сотни людей. Их не остановила непогода. Мужчины шли с непокрытыми головами. По Невскому. Мимо позакрывавшихся в этот день по случаю похорон магазинов, где покупала она шляпки, туфельки, перчатки. На тротуарах стояли в молчании те, кто знал и любил артистку, и те, кто не знал ее и никогда не видел.

А дождь все стучал и стучал.

Когда процессия достигла Смоленского кладбища, на церковной колокольне раздался унылый звон похоронного колокола. Он тяжело и медленно разносился вокруг, оповещая живых о великой потере, взывая к мертвым, чтобы они бережно приняли в свое лоно вновь прибывшую.

Ее осторожно положили в приготовленную могилу- недалеко от Дюра, ее товарища и партнера, под кипарисом, единственным кипарисом, росшим на Смоленском кладбище. Над могилой, скрестив на груди руки и глядя на выросший цветочный холм, стоял человек, похожий на Мефистофеля. Худое лицо казалось заострившимся, желтым, больным. Глаза горели сухим огнем. Николай Полевой. Уходили его сценические создания, которым дала жизнь эта высокая девушка с черными волосами и поразительными голубыми глазами. Зачем теперь писать пьесы? Для кого? Кто сыграет их лучше, чем она? Уходила навсегда его мечта. Возможно ли это? Он едва оправился после других жизненных горестей. Теперь судьба нанесла ему новый удар. Едва расцветшие надежды снова рубились под корень.

Неподалеку, полуотвернувшись, стоял юноша. Он опоздал родиться, чтобы в полной мере стать современником Асенковой. Поэт, журналист, драматург Николай Некрасов. Он рыдал, не стыдясь слез. Не скрывая горя. Он тоже любил ее. Он узнал в ней свою юношескую музу Он напишет о ней прекрасные стихи. Но сейчас — одна только острая, нестерпимая боль невозвратимой утраты. Он дарил бы ей свои пьесы. Он воспел бы ее в большой поэме, которую задумал. Зачем она не дождалась этого! Писатели, драматурги, актеры, друзья и родные стояли в скорбном молчании. Только похоронный колокол на церкви все ронял, как камни в темную стоячую воду, свои печальные удары, потеряв им счет, не успокаиваясь, не затихая. Полевых цветов еще не было, чтобы склониться над этой вскопанной землей, над этим неглубоким обрывом в вечность. Большой чугунный цветок на высокой колокольне плакал по самому нежному созданию, когда-либо уходившему в сырую землю. Люди не могли нарушить этой тишины, этого сурового плача над погребальным полем. И струи дождя орошали побледневшие лица, плача за тех, у кого не было слез, и образуя вокруг могилы маленькие озера, которые отражали беспросветное свинцовое небо.

На другой же день артисты императорских театров открыли подписку на сооружение надгробного памятника Варваре Николаевне Асенковой. Деньги собрали артисты, режиссеры, суфлеры, люди многих профессий, работающие в театре, который теперь, без Асенковой, казался пустым. Большую сумму пожертвовал на этот памятник молодой граф Эссен-Стейнбок-Фермор, зять санкт-петербургского военного генерал-губернатора. По рисунку Ивана Ивановича Сосницкого была сделана изящная часовенка из черного гранита, а в ней на постаменте — головка Асенковой работы скульптора Ивана Витали. На основании надгробия начертали слова.

Все было в ней — душа, талант и красота,И скрылось все от нас, как светлая мечта.

Друзья долго оплакивали свою Асенкову. Д. Ленский со слезами писал из Москвы Сосницкому об их общей любимице. Вспоминал встречи с нею на сцене и за кулисами, ее лучшие образы, созданные в его водевилях, поездки к ней в Ораниенбаум, где Варенька, всегда неизменно веселая и жизнерадостная, потчевала их чаем с вареньем… Ленский завершал письмо стихами:

Где ты, душа души, роскошная краса?С тобой дни счастия пропали!Увы! Тебя уж нет! Ужели небесаЗавидовать земному стали?Как светлая струя и в чистом хрусталеОна была чужда презренного людского,И как же было ей жить долго на земле,Когда в ней не было земного!

«Простите, мой добрый, — продолжал Ленский, — будем жить по-прежнему, в ожидании другой жизни, где, может быть, встретимся с ангелом, который здесь гостил под видом актрисы и под именем Варвары Николаевны Асенковой.»

А театральный критик Н. Долгов, живший позднее, как бы объединяя боль чужих воспоминаний и собственные впечатления сердца, писал:

«В ней был тот charme, который убегает от внешних определений, и когда перечитываешь ее письма, начинает казаться, что самой главной причиной ее очарований была радость бытия… Асенковон были подлинно новы все впечатления бытия, и когда восхищенное дитя выпорхнуло на сцену, оно увлекло всех своей радостью жизни. Эта радость заставила расправить морщины чиновного посетителя первых рядов, отозвалась восторгом в сердцах молодежи и была сразу подхвачена завсегдатаями райка. Веселое, грациозное, женственное, а главное — неподдельно радостное — это и есть Асенкова. И когда ранняя смерть бросила трагическую тень на облик артистки, самое искусство ее начало казаться слишком хрупким для того мира, где каждый успех — область понятных, вполне ясных достижений».

А за кулисами императорского Александринского театра вступила в действие еще одна сила, которая неизменно завершала разрушительное действие Зависти и Злобы, — Равнодушие.

Где-то бушуют страсти, не театральные, самые настоящие — доброжелательство и ненависть, великодушное стремление помочь и яростное желание помешать, клевета и поиски справедливости. А за высокими, тяжелыми, украшенными лепкой и позолотой дверьми кабинетов, за огромными столами восседают театральные чиновники. На листах плотной бумаги пишутся здесь донесения и отчеты, рапорты и резолюции. Превыше всего ценится здесь то, что находится вне театра, в таких же кабинетах министерства двора, и, разумеется, Зимнего дворца. И ни в грош не ставятся судьбы реальных людей, создающих театр, — актеров. Здесь дарит Равнодушие. Бюрократизм. Регламент.