Гюнтер Банеман - Побег из армии Роммеля. Немецкий унтер-офицер в Африканском корпусе. 1941—1942

Абдул, Ибрим и какой-то крупный араб сидели вокруг большой миски с дымящимся варевом.

– Buona sera, amici (Добрый вечер, друзья), – произнес я, подходя поближе.

Крупный мужчина встал и, обойдя миску, подошел ко мне. Две смуглых руки сжали мои в сердечном приветствии.

– Бен Омар! – радостно воскликнул я.

– Я знал, что мы с тобой еще встретимся, – низким голосом мощного тембра произнес он.

Я улыбнулся, увидев радость в его глазах.

– Я же обещал тебе, Бен Омар, что, если меня отправят в эту часть Киренаики посыльным, я приеду к тебе в Барку, – ответил я и продолжил, решив разыграть его: – Может, ты мне не поверил? Но вот я приехал – правда, не по заданию командования, а по своей воле. Бежал со всех ног!

Его крупное тело потряс хохот.

– Порядочные люди, похоже, везде обречены на бега – и мы с тобой тоже. Вдвоем веселее, – заверил он меня. – А теперь давай поедим. Многого тебе предложить не могу, но любая еда становится вкуснее в компании друзей!

Усевшись, он помог мне снять сапоги, а когда я опустился рядом с ним, скрестив по-турецки ноги, его губы тронула легкая улыбка.

– Ты не забыл, чему я тебя учил, – произнес он.

Абдул и Ибрим что-то быстро сказали Бен Омару по-арабски, и он повернулся ко мне, чтобы перевести:

– Мой брат и Ибрим говорят, что ты единственный немец, который в их обществе соблюдал обычаи арабов – это было прошлой ночью.

Я повернулся к Бен Омару и спросил его по-итальянски:

– А ты встречал немцев до меня?

Услыхав мой вопрос, все трое арабов дружно расхохотались, а я, слегка удивленный такой реакцией, недоуменно переводил взгляд с одного из них на другого.

Бен Омар положил свою руку на мою.

– Мы встречали очень много немцев! – сказал он. – А теперь давай есть, поговорим потом, – добавил он, издав легкий смешок.

Большая глиняная миска была до краев наполнена горячим варевом. По запаху я догадался, что это козлятина, плававшая в густом жирном соусе, издававшем изумительный запах. Рядом высилась небольшая горка ломтей хлеба, испеченного из кукурузной муки, и стояла еще одна миска, поменьше, полная рассыпчатого вареного риса.

Я знал, что, как гость, должен начать еду первым, но, не имея ни тарелки, ни ложки, не знал, что надо делать. В смущении я повернулся к Абдулу:

– Прошу тебя, Абдул, начни первым! Покажи, что надо делать, поскольку Бен Омар не учил меня есть по-арабски.

Трое арабов снова рассмеялись, а Абдул сказал:

– Смотри, чужеземец, быть может, тебе придется долго жить среди нашего народа и тебе понравится есть по-нашему. – Его глаза радостно сверкнули, он залез руками в миску и вытащил оттуда кусок мяса. Другой рукой он разломил ломоть хлеба и положил на него мясо, чтобы соус не капал на пол, после чего вонзил в него зубы.

Ибрим и Бен Омар, с лиц которых не сходило веселое выражение, последовали его примеру. Вскоре и я принялся есть, хотя мясо обжигало пальцы, а горячий соус тек по рукам. Я с наслаждением поглощал козлятину, следя при этом, чтобы соус не капал на ковер из шкур, покрывавший пол.

Ибрим первым зачерпнул рис. Он погрузил в него пальцы, вытащил комок риса, накрыл его другой рукой и вылепил шарик. Держа его пальцами, он погрузил этот шарик в мясной соус и аккуратно отправил в рот.

Все дружно чавкали, но меня это совсем не смущало – через некоторое время я и сам стал чавкать, поскольку это означало, что все получают от еды удовольствие.

Вскоре и я научился делать из риса шарики. Когда обед подошел к концу, в комнату вошла Селина и, поставив рядом со мной миску с водой, исчезла. Бен Омар лукаво улыбнулся и, бросив в рот, полный ослепительно белых зубов, рисовый шарик, показал на миску.

– Вымой руки, amico, – сказал он. – У нас здесь будет побольше воды, чем в Эль-Газале.

Пока я отмывал от жира руки, в комнату вошла Селина – как обычно, молча. Через несколько секунд миски с едой исчезли. Появившись снова, Селина внесла серебряный кофейник, окруженный крошечными чашечками, и воздух наполнился восхитительным острым ароматом кофе, отчего все опасности, ждавшие меня в пустыне, показались мне далекими и несущественными.

Ибрим достал турецкий кальян, и началась неспешная церемония курения. Ибрим порезал табачные листья и положил их в миску, которая стояла поверх стеклянного сосуда с водой. Бронзовыми щипцами он вытащил из стоявшей рядом с ним жаровни уголек и положил его поверх табака. Потом он взял тонкую резиновую трубку, соединенную одним концом со стеклянным сосудом и имевшую на другом конце мундштук из слоновой кости, и втянул в себя воздух. В трубке раздалось бульканье, а из ноздрей Ибрима вырвались тонкие струйки дыма. Как только табак загорелся, он убрал уголек и протянул трубку с мундштуком мне.

Я покачал головой и сказал:

– No fumare (Я не курю), – чему Ибрим очень удивился.

– Не куришь? – переспросил он и взглянул на Бен Омара и Абдула, которые расхохотались.

Я понял, что арабы любят трубку больше всего на свете, даже больше, чем оружие. Мундштук стал переходить из рук в руки, и наступило время для серьезного разговора.

Абдул слегка наклонился вперед, напряженно вглядываясь в меня:

– Ты помог Бен Омару, друг, и ты дезертировал из своей армии. Более того, ты чуть не снес с лица земли отель в Барке, убив одного немецкого полицейского и ранив другого взрывом гранаты.

Я сел прямо, пораженный тем, что он все знает.

– Ты хочешь сказать, что взрывом гранаты убило полицейского?

Он кивнул.

– Пока ты спал, Ибрим съездил в Барку и все там разузнал.

Я взглянул на Ибрима, который, попыхивая трубкой, кивнул в знак согласия.

– Теперь понятно, – продолжал Абдул, – почему вчера вечером карабинеры рискнули ворваться в арабский квартал! Один немецкий полицейский убит, другой ранен – это пришлось итальянцам не по нутру. Они очень боятся рассердить германское командование, которое может обвинить итальянцев в том, что они неспособны контролировать ситуацию в городе, расположенном далеко от линии фронта. Если бы убитый был итальянцем, они бы не обратили на это особого внимания, но за гибель немца им крепко достанется!

Абдул взял мундштук и некоторое время посасывал его, а затем, выпустив из ноздрей толстые струи дыма, продолжил:

– Поэтому итальянский гарнизон был поднят по тревоге. Итальянцы понаставили повсюду часовых. Дороги, ведущие в город и из него, перекрыты на расстоянии трех километров от городской черты. Все машины подвергаются обыску. Ни один человек в немецкой форме не может набрать воды из общественной цистерны, не предъявив для проверки своих документов.

– Хорошо, что я оказался здесь, а не в Барке, – произнес я.

Бен Омар протянул мне еще одну чашечку кофе. Наверное, на моем лице отразилось беспокойство, потому что он сказал: