Ольга Кучкина - Любовь и жизнь как сестры

Гениальный режиссер, он еще и гениальный разговорщик. Хотя то, на что удалось его спровоцировать, удалось не сразу.

– Леша, у тебя в фильме «Двадцать дней без войны» есть эпизод, думаю, он вошел в учебники кинематографии мира: Петренко минут десять произносит монолог. Говорят о зашкаливающей естественности актера, о смелости режиссера, давшего актеру такой грандиозный кусок времени. Не говорят о содержании монолога, а он – о любви. Ты со многими интервьюерами беседовал о разном, ни с кем никогда – о любви. Давай восполним этот пробел.

– Я несколько ошеломлен, потому что уж если кто не подходит к этой теме, то это я, ну хотя бы внешне: жирный человек, с огромным брюхом, старый. Можно найти красивого человека. Вот Олега Янковского. Это я могу себе представить: ты сидишь вот так, напротив тебя Олег Янковский, застыл весь Советский Союз.

– Ты бы снял это в кино?

– Ну не знаю, может, это неинтересно.

– А я воспитана на твоем кино. И потому говорю с тобой, а не с Янковским, хотя это было бы очень красиво. Ты знаешь, что такое любовь?

– Как Шварц писал: очень приятно и немножко неприлично.

– Я не прошу тебя формулировать. Я просто думаю, что эта тема тебе в жизни и в искусстве так или иначе знакома.

– Мне отец когда-то рассказывал: ему было лет пятнадцать, а у них диспуты проводились в городе Обояни или Курске, где он тогда жил с высланными родителями, были в 20-х годах такие диспуты: «Любовь с черемухой, или любовь как стакан воды». Тогда, кстати, нельзя было дарить цветы, потому что был лозунг: «Цветы – половые органы растений». И вдруг мой несчастный папа на диспуте, рассказывая о том, что любовь должна быть как стакан воды (а его оппонент вскрикивал, что нет, с черемухой), вдруг увидел деда, бывшего офицера, который с интересом слушал, что говорил его пятнадцатилетний сын!.. Мне всегда было это неинтересно. Я понимал эти африканские страсти, я понимал, что девушки рыдают, что юноши вешаются, я тоже читал «Ромео и Джульетту», которых приводят как символ какой-то невероятной любви, хотя это в принципе история резни, а не любви, но мне в голову всякий раз приходила банальнейшая мысль: ну и что дальше? Допустим, он не отравился, не зарезался, не убили в поединке, женились они, и начинаются у них свои проблемы, свои свекрови, свои поездки, свои упреки, свои стояния у плиты, своя беременность, «куда ты ушел», «а ты чего». Ведь огромное количество людей разводится. В хорошей книжке Вайля и Гениса об эмиграции написано, что 90 процентов пар, уехавших в Соединенные Штаты, развелись. Тебе не приходило в голову, откуда этот невероятный процент?

– Когда начинаются перемены, они бывают какие-то глобальные.

– Я думаю, что изменился статус, вот что случилось. Она была, допустим, жена, а он специалист по Чайковскому. Он туда приехал и устраивается пять лет специалистом по Чайковскому или, в крайнем случае, по Шопену: понять, что его удел делать книжные шкафы, очень трудно. Женщины более цепкие, она стала программистом, он не владеет английским языком, она владеет, он перестал быть для нее героем – это всегда мне казалось жутко скучным.

– Послушай, ты говоришь как специалист… по любви. Как-то отстраненно. Как будто с тобой ничего подобного не происходило. Но с тобой происходило все то же самое. Я хочу напомнить тебе классическую фразу: я клянусь, что и это любовь была! И плита, и что-то еще…

– Конечно, конечно. Я помню, как я был влюблен, а девочка мне морочила голову и просто возбуждала ревность другого мальчика. Она меня бросила. Мы с ней ходили купаться, и мои плавки у нее сушились, и она прислала мне их с запиской: все, что скажет тебе человек, который передаст плавки, правда. Меня вызвали с репетиции, передали эти плавки, у меня поплыла земля от огорчения. Два дня я бешено переживал, познакомился еще с одной девушкой, которая, проведя со мной ночь, украла у меня чемодан, я сел и заплакал. Нет, я все понимаю, что это лучшие минуты в жизни, я понимаю, и что такое цветы, и что такое ночная улица, по которой стучат твои каблуки, когда ты возвращаешься, или каблуки твоей любимой. Но мне кажется, что высшая математика этого дела приходит с годами. Там странные тяготения, игры желёз и гормонов, а тут какой-то момент понимания друг друга, внедрения друг в друга, не эротическое, а другое, жалости друг к другу, необходимости друг другу. Я на днях был в огромной богадельне ленинградской, может, это и не богадельня, я не могу сказать, что она плохая, хотя любая богадельня, как ты понимаешь, печальная вещь. И вот среди этих искаженных возрастом людей на стуле возили женщину. У нее была блузка, какой-то галстучек, соломенная шляпка, все достаточно нищенски, в общем, понятно, что туда состоятельные люди не попадают. И стул этот возил тоже старичок в каком-то таком отутюженном костюмчике и с галстуком. Эта пара среди рухнувших людей держалась. И это был какой-то поразительный эффект, я не знаю, что это такое. Может, они брат и сестра, может, недавно здесь познакомились, может, муж и жена.

– Но чем-то они светились?

– Дело не в том, что светились. Они держались среди этого хаоса. Своим костюмом, своей дурацкой шляпкой, тем, что он завязывал галстук, человеческим достоинством, понимаешь. Я представил себе, как он приносит ей перловую кашу, может быть, я нафантазировал, но мне показалось, что это была какая-то высшая ипостась любви. Я помню, как один органист женился на очень молодой женщине, и все посмеивались по этому поводу, он был уже старик, а потом он умер, а она покончила с собой, и все онемели. Существуют какие-то высшие проявления всего этого… Я хочу тебе сказать, что не знаю, что получилось, что не получилось в «Двадцати днях», но мы хотели, чтоб было безумие от любви, и Петренко пригласили и играли весь эпизод для того, чтоб получился жлоб, это была отрицательная фигура. Потому что первая его реакция, ты обрати внимание, какая советская: другой бы побежал вешаться, как только узнал об измене, а он побежал письмо писать, отзывать аттестат, паек. А вот любовь, допустим, Никулина и Гурченко, их прощание мне казалось очень интересным, потому что это последняя или предпоследняя любовь, исследовать не буйство тел, а вот это тяготение…

– …постепенное-постепенное движение к тому, что души становятся родными. Это и есть высшая ипостась любви. Ты, Леша, говоришь: отрицательный человек. В любви, конечно, если есть бурная страсть, то дальше зависит от человека, во что она переливается, что она дает в результате, то, что он будет гадом, или, наоборот, в результате он к Богу идет. И эта пара в богадельне, это и есть то, во что все выросло. Но я хотела бы к твоей жизни обратиться, если позволишь. Я знаю тебя давно, и давно знаю Светлану, знаю, какой это бесконечно сложный союз, я говорю это, не вторгаясь в закрытую от чужих глаз жизнь, какой она и должна быть. Но знаю также, что вы по временам доходите почти до разрыва и снова воссоединяетесь, и не просто в любви, а в работе, вы все время работаете вместе, и это для меня поразительная история. Я люблю вас вместе и при том, что считаю тебя очень талантливым человеком, а Свету – очень умной женщиной, думаю, что вы друг без друга не можете работать, а может, и жить. Жизнь всегда сложна, а любовная – очень сложна, это дерево, которое растет то так, то эдак, то оно уродливое, то прекрасное…