Георг Форстер - Путешествие вокруг света

Капитан Кук в наше отсутствие тоже воспользовался хорошей погодой, чтобы отправиться к скалам неподалеку от места нашей первой стоянки, которые мы уже тогда назвали Тюленьими, поскольку их облюбовало себе для ночевки множество этих животных. Он встретил их там и на сей раз и трех убил. Один из тюленей, раненный дважды, до того разъярился, что напал на лодку, пока его не утихомирили окончательно. Он был около 6 футов длиной и весил, хотя был весьма худ, 220 фунтов. Оттуда капитан прошел несколько мелких островов и достиг северо-западного рукава бухты, образованного мысом, который был назван мыс Файв-Фингерс. Там оказалось много водоплавающей птицы, несколько штук он подстрелил и привез на борт.

Возобновившийся затем дождь вынудил нас отложить дальнейшие вылазки, и мы остались на борту. В бухте Даски нам с первого дня докучали мелкие мошки (Tipula alls incumbentibus)[174]; теперь, в сырую погоду, они стали особенно невыносимы. На берегу их больше всего у опушки леса; они в два с лишним раза меньше комаров или москитов; наши матросы назвали их «песчаные мухи». Укусы их были очень болезненными; в тепле укушенные места начинали невыносимо зудеть, а стоило потереть или почесать это место, как оно распухало и сильно разбаливалось. Впрочем, не все страдали от них одинаково. Я, например, особых неприятностей не испытывал, другие, напротив, мучились ужасно. Особенно изводили они моего отца, так что он даже не мог взять в руки перо, чтобы записать в свой Журнал события дня, а ночью его, сверх того, сильно лихорадило. Против них пробовали разные средства, но без пользы. Лучше всего было натереть руки и лицо мягкой помадой и постоянно носить перчатки.

6-го утром несколько офицеров отправились в бухту, которую 2-го обнаружил капитан; сам же капитан на другой шлюпке поплыл вместе с господами Ходжсом, Спаррманом, моим отцом и мной к северной стороне бухты Даски, чтобы снять ее план, господин Ходжс — чтобы зарисовать пейзаж, а мы — чтобы исследовать природные достопримечательности этих мест. Мы нашли здесь красивую обширную бухту, которая вдавалась в берег наискосок и столь глубоко, что моря оттуда совсем не было видно. Берег ее был крут и высок, с него низвергалось несколько небольших водопадов, представляя собой чрезвычайно красивое зрелище. Ручьи вытекали из леса, а прозрачные водяные столбы падали столь отвесно, что можно было поставить корабль совсем близко от них и с помощью шланга из парусины без всякой опасности наполнить водой бочки прямо на борту. Дальше в глубине виднелось мелководное болотце, сам же берег был покрыт ракушечным песком, и по нему тоже струился маленький ручей. Мы увидели здесь много птиц, особенно диких уток, и убили четырнадцать штук, в честь чего назвали эту бухту Дак-Коув, то есть Утиная бухта.

На обратном пути мы прошли мимо острова с островерхими скалами. Оттуда нас кто-то громко окликнул. Поскольку здесь не могло быть никого, кроме туземцев, мы назвали этот остров Индиан-Айленд, то есть остров Индейцев, и подошли поближе, чтобы узнать, кто кричал. Приблизившись, мы увидели на вершине скалы индейца, вооруженного палицей, или боевым топором, а за ним, подальше у леса,— двух женщин с копьями в руках. Подойдя на шлюпке к подножию скалы, мы крикнули ему на таитянском языке: «TayoHarramai!», что означало: «Друг, иди сюда!»

Он, однако, не тронулся с места, продолжая стоять, опираясь на палицу, и в такой позе произнес длинную речь, причем, когда она звучала особенно энергично, он размахивал над головой палицей. Поскольку он не выказывал никакого намерения приблизиться, капитан встал на нос шлюпки, дружелюбно его окликнул и бросил ему два носовых платка, но тот не стал их поднимать. Тогда капитан взял в руку несколько листов белой бумаги, поднялся безоружный на скалу и протянул бумагу дикарю. Было видно, как все сильнее дрожит добрый малый; однако наконец он, хотя все еще с явными признаками страха, взял бумагу. Оказавшись теперь совсем рядом, капитан взял его за руку, обнял и коснулся своим носом носа дикаря, как принято здесь приветствовать друг друга. Это развеяло последний страх; индеец подозвал к себе обеих женщин, и они сразу приблизились. Некоторые из нас тоже вышли на берег, чтобы составить капитану компанию. Между нами и индейцами завязалась небольшая беседа, хотя мы толком не понимали друг друга, ибо не знали языка. Господин Ходжс тут же на месте набросал их портреты. Поняв, что он делает, они стали называть его тоа-тоа; видимо, это слово имеет отношение к изобразительному искусству. У мужчины была достойная, приятная внешность; одна из женщин, которых мы считали его дочерьми, выглядела даже привлекательнее, нежели можно было ожидать в Новой Зеландии, зато другая была на редкость безобразной, и на верхней губе у нее был уродливый нарост. Цвет кожи у всех был темно-коричневый или оливковый, волосы черные, курчавые, смазанные маслом и красным железняком, у мужчины они были связаны в узел на макушке, у женщин же коротко обрезаны. Мы нашли, что верхняя часть тела у них хорошо сложена, зато ноги очень тонкие, некрасивые и кривые. Одежда их состояла из циновок, сплетенных из новозеландского льна[175],  и была украшена перьями. В ушах они носили маленькие кусочки кожи альбатроса, окрашенные красным железняком или охрой. Мы предложили им несколько рыб и уток, однако они бросили их нам обратно, дав понять, что в продовольствии недостатка не имеют. Приближение ночи заставило нас попрощаться с нашими новыми друзьями, однако мы обещали завтра навестить их опять. Мужчина наблюдал за нашим отплытием серьезно и внимательно, он казался глубоко задумавшимся; напротив, младшая из женщин, все время не перестававшая весьма бойко болтать, теперь пустилась в пляс, но по-прежнему ни на минуту не умолкая. Это дало повод нашим матросам сделать несколько грубых замечаний насчет женского пола; мы же еще раз убедились, что природа в лице женщины дала мужчине не только спутницу, дабы делить с ним заботы и тяготы; она также в высшей степени наделила ее живостью и говорливостью, в коих проявляется ее желание нравиться. В опубликованной истории плавания капитана Кука хорошо и верно изображено это маленькое семейство, а также местность, где происходила описанная сцена.

На другое утро мы опять наведались к индейцам и привезли им в подарок разных вещей. Мужчина при этом показал себя более разумным и рассудительным, нежели многие его земляки до сих пор, да и большинство обитателей островов Южного моря[176]; он с первого же взгляда понял цену и применение топору и большим гвоздям, а на все, что казалось ему бесполезным, смотрел равнодушно. На этот раз он познакомил нас со всем своим семейством. Оно состояло из двух женщин, которых мы сочли его женами, упомянутой молодой девушки, мальчика лет пятнадцати и трех маленьких детей, младший из которых еще сосал грудь. Было заметно, что мужчина недолюбливал женщину с наростом на верхней губе, вероятно из-за ее уродства. Они повели нас к своему жилищу, которое находилось всего в нескольких шагах на небольшом холме в лесу. Это были убогие хижины, сделанные из нескольких жердей, составленных друг с другом и покрытых сухими листьями новозеландского льна; сверху на них была уложена древесная кора. В качестве ответного подарка они преподнесли нам разные украшения и оружие, прежде всего несколько боевых топоров, однако ни за что не желали уступить копья, из чего следовало, что те им особенно дороги. Когда мы уже собрались отъезжать, мужчина пришел на берег и подарил капитану Куку циновку из льна, пояс, сплетенный из травы, несколько шариков птичьей кости и кусочки альбатросовой кожи. Поначалу мы думали, что это ответные подарки, однако он скоро развеял наше заблуждение, выразив желание получить ни мало ни много как один из наших плащей[177]. Мы не были склонны отдавать одежду, которую нам нечем было заменить. Однако, когда мы вернулись на борт, капитан распорядился сшить большой плащ из красного сукна, чтобы подарить мужчине при следующей встрече.