Николай Аввакумов - Первые залпы войны

Но учиться в боевых условиях непросто. Передовая — это не поле в тылу, где можно практически закреплять теорию. Мы старались сделать все, чтобы передать новичкам свой опыт. Учеба приняла форму наставничества. Время позволяло опытным бойцам вести работу с подшефными. Тем более что противник на нашем участке большой активности не проявлял, а мы, учтя свои неудачи и промахи, не спали. Ночью заминировали обнаруженные противником проходы в минном поле, пользуясь темнотой, сделали другие проходы. Для патрулирования и при дежурствах посылали новичков с опытными бойцами.

На тихом участке мы простояли несколько недель. В одно утро к нам в блиндаж зашел незнакомый лейтенант в сопровождении начальника штаба.

— Здесь располагается минометный, — сообщил он незнакомому лейтенанту. Рябинин через амбразуру ознакомил лейтенанта с прилегающей местностью, показал на наиболее уязвимые места в нашей обороне. Лейтенант оказался человеком разговорчивым. Он расспросил, как мы живем, рассказал, что их батальон пришел сменить нас. Километрах в сорока от передовой находится деревня, где нам отведено две недели на отдых и доукомплектовку личным составом. От него мы узнали последние новости о делах на фронтах. Получив команду, мы быстро собрались и покинули уже хорошо обжитый блиндаж. До места отдыха пришлось добираться пешком. Была осень, небо хмурилось, а воздух был холодный и сырой. Чувствовалось, что со дня на день надо ждать настоящих заморозков.

Фронтовая баня

Голос командира роты за дверями сарая разбудил меня. Богданов что-то говорил часовому, но разобрать было трудно, так как лейтенант говорил вполголоса. Спустя минуту часовой объявил:

— Подъем!

Юрченко недовольно проворчал в адрес командира роты:

— Сам не спит и другим не дает, — и спустился с сена на промерзший пол сарая. Следом за ним скатился я, а затем остальные бойцы минометного взвода.

Сразу почувствовалось, как холодный сквозняк, от ветра на улице, проникающий сквозь щели сарая, свободно гуляет по полу. Стряхнув с себя сено, мы топтались у дверей.

— Приготовиться к построению! — скомандовал Юрченко и пинком распахнул дверь сарая.

— Братцы! Зима! — крикнул боец Истомин и первым выскочил из сарая. Он подбежал к наметанному за ночь сугробу, зачерпнул полные ладони пушистого снега и стал умываться им. С его разрумяненного лица стекала грязная вода. Затем Истомин вынул платок и вытер лицо.

Ровин, степенный сибиряк лет тридцати пяти, осуждающе посмотрел на Истомина.

— Нашел чему радоваться, дурень. Зима! Померзнешь в окопах по-другому запоешь. Не раз теплое летечко вспомнишь, — ворчал Ровин. Он не спеша натер руки снегом, когда с них перестала стекать грязь, старательно вытер их полами шинели и только тогда принялся за лицо.

Построив взвод, Юрченко доложил командиру роты, который стоял тут же и наблюдал, как умываются бойцы. На Богданове был новый белый полушубок, который ладно сидел на плечах и делал нашего командира моложе и молодцеватее. Он подал команду «Вольно!» н ознакомил нас с распорядком на день. Предлагалось побриться и приготовиться к бане. После помывки ждать команду, возможно, что батальон здесь долго не задержится. Минометчикам не расходиться далеко от сарая.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — пробурчал под нос Истомин. Богданов, стоявший в трех шагах от него, расслышал это, строго посмотрел на Истомина, но, ничего не сказав, ушел в другое подразделение.

Сообщение о том, что предстоит мыться в бане, вызвало оживленные разговоры. Старший из нас по возрасту Ровин смачно рассказывал, как ему у себя на родине в Сибири приходилось париться чуть не до потери сознания. Я почти дословно запомнил его рассказ.

— Бывало, в субботу натопишь баньку, что у нас в огороде, и пойдешь с женкой париться. А она у меня страсть как любила, чтобы я ее березовым веником отходил. Плеснешь на каменку шайку-другую, так запарит, что самого себя не видишь. Того и гляди, паром крышу поднимет или всю взорвет. Распаришь веник и жаришь им ее по спине и по заднице. Из сил выбиваешься, зона еще да еще кричит. Выматеришься, бросишь веник, а она за тебя возьмется. Встанешь на четвереньки, а баба тебя веником так отхлещет, что все тело огнем горит. Такое ощущение, будто в сие мгновение богу душу отдашь. Тут опрометью выбегаешь в огород. Благо всегда помнил, где дверь. А то бы стену вынес. Покатаешься в снегу и снова под веник.

Так мы с ней по три захода делали. А под конец, как говорят, на десерт пару кринок квасу в шайку вливали. Веник там попреет, и мы по очереди друг друга охаживаем. Потом окатимся холодной водой и прямо голышом босиком огородами домой чешем. Ну и, как водится в добром доме, каждый раз к бане пол-литра покупал и на стол ставил. Баба у меня от водки не отказывалась. Половину стаканчика выпьет и как свекла красная сидит, только похохатывает. Да, царское это дело — париться. После хорошего веничка словно заново на свет народился. На душе легко, по телу приятное тепло бегает. А спится как после того!

— Ты, Ровин, наверное, на венички намекаешь, что в сарае висят, прервал его Юрченко. — Разрешаю взять две пары. На взвод хватит. Больше ни одного. А то хозяин придет, плохо о нас подумает. Скажет, не красноармейцы, а мародеры какие-то здесь были. Сделав многозначительную паузу, Юрченко обратился ко всем:

— Поняли?

Подтвердив, что поняли, минометчики стали расспрашивать Юрченко, будут ли выдавать зимнюю одежду, как с бельем: выдадут новое или оставят старое после прожарки?

— Все узнаете на месте, — Юрченко дал понять, что сам толком не знает, как будет организована помывка в бане.

За последнее время мы все изрядно завшивели. Эти проклятые насекомые буквально заедали нас, не давая покоя ни днем ни ночью. Как только ни пытались избавиться от вшей! Раздевались до пояса, выворачивали над костром или перед печкой белье наизнанку, трясли над огнем. Видели, как насекомые не выдерживали жары и падали в огонь, но, увы, и этот способ не помогал избавиться от вшей. В последнее время мы нередко замечали друг у друга, как вши ползали даже на воротниках шинелей.

— Эх, сколько бы я дал, чтобы избавиться от этих тварей, — вздохнул Ровин, придавив ногтями только что вынутую из-за пазухи вошь.

— А сколько у тебя есть в наличии? — спросил Истомин, вызвав дружный хохот окружающих. Но Ровин, словно не замечая, рассуждал:

— Все это от грязи, нечистоты.

— И неправда. Не от грязи это. А от тоски, горя и забот, — встрял в разговор ездовой Никитич. Этот хилый старичок неопределенных лет был постоянно прикомандирован к нашему взводу, хотя и числился в хозвзводе. А вначале он возил кухню, но повар почему-то потребовал, чтобы дали для этого другого ездового. Наверное, потому, что Никитич был невезуч, как дед Щукарь, и страшно болтлив, всегда встревал во все разговоры. А повар был человеком молчаливым. Видно, не сошлись характерами.