Владислав Бахревский - Никон

Арсен встал, поклонился в пояс, сел. Призадумался.

— Гора Афонская — великолепие для глаз, — сказал, и белое лицо его запламенело, глаза стали еще больше, и в них светились откровенная нежность и откровенная грусть. — Афон — это Греция. Я не знаю другой страны, в которой люди были бы столь уважительны к древности, ибо в памяти греческого народа сохраняются рассказы о событиях, минувших за многие тысячи лет до нас. Например, рассказывают, что о скалы Афонской горы разбился в бурю флот персидского царя Мардония, а произошло это за пятьсот лет до Рождества Христова. Как вам описать Афон? Эгейское море похоже на русское осеннее небо в ясные дни — столь оно прекрасно! На побережье громады скал, глубокие ущелья, а рядом — ласковые долины, дымка оливковых рощ, темно-зеленые леса. А сколько виноградников! О, этот ни с чем не сравнимый запах, когда сжигают осенью старые листья и отжившие ветки!

— А по мне, нет слаще русского воздуха! — сказал епископ Павел. — Ух, как морозец-то в ноздрях лапой дерет! А летом! Вспомните-ка июньские луга. Или жниву! Жнивой тоже сладко пахнет Как еще сладко-то! И про весну не смолчишь. Весенний дух так и подкатывает под самое сердце!

— Дух духом! — Никон в сердцах голос повысил. — Дух духом, а что-то нет у нас монастырей такой святости, как монастыри Афонской горы. Там ведь «Троеручица», «Иверская Богоматерь», глава и десница Настасьи Узоразрешительницы, Богоматери «Акафистная-Хилендарская», «Млекопитательница», «Одигитрия», «Закланная», «Утешение».

— В Хилендарском монастыре многопочитаема еще и «Попская» икона богоматери. С нею совершаются все крестные ходы, — сказал Арсен. — Некогда в монастырь под видом монаха пробрался еретик. Намерения у него были самые недобрые, но однажды на водосвятие он нес эту икону и, оступившись над обрывом, упал в море и утонул. Был он иерей, и носят теперь эту икону обязательно иереи.

— Я, грешный, питаю невыразимую любовь к «Иверской Богоматери»! — воскликнул Никон. — Каждый день молюсь за архимандрита Пахомия, по милости которого прислана нам точная копия иконы. И за инока Иамвлиха молюсь, написавшего икону…

Всем было известно, что «Иверскую Богоматерь» Никон заказал, еще будучи Новоспасским архимандритом. Всем был памятен день 13 октября 1648 года, когда икона прибыла в Москву. Встречали ее всем народом. Вовремя прибыла! Москва отстраивалась после больших пожаров, отходила сердцем от бури, когда народ восстал и учинил расправу над жестоким Плещеевым и тихим жуликом Траханиотовым.

— Я, когда на Волге жил, — вспомнилось Никону, — глядя на большую волжскую воду, особенно на закате — там солнце огненным столбом через всю реку пылает, — много раз думал про «Иверскую». Как она, стоя на волнах, плыла по морю из Никеи на Афон. Бескрайнее море, икона и столп света над ней. И как святой Гавриил-грузин идет по воде, чтоб принять икону. Много я о том чуде думал, и вот, слава богу, монастырь Иверский строим.

Заглянул в чару Павла Коломенского и, увидав, что пуста, сам налил ему из своего золотого кувшинчика.

— Посоветоваться с тобой хочу, епископ. Строительство мною затеяно немалое, а задуманного еще больше. Не переписать ли нам всех духовных, от попов до просвирни? Пусть каждый на строительство нашей матери русской церкви свою лепту вносит. Да и самим попам только польза будет, некогда станет лениться. Ленивому попу люди денег не принесут. Не правду ли я говорю?

— Правду, — сказал Павел, поднимая на патриарха синие чистые глаза. — Только и ты вспомни, святейший, родную нижегородскую землю. Богаты ли там попы? Скудно ведь живут! А иные в такой бедности, что не лучше побирушек.

— Плохому работнику, — жестко ответил Никон, — и самому плохо, и господину его нет никакой прибыли. Я, Павел, ленивого работника искореню! Господу Богу служить через пень-колоду — недолго и гнев навлечь. Пей патриаршье питье. Оно ведь особой сладости.

Павел выпил и брови поднял: патриарх угощался чистой водой, правда, из золотой посудины.

Никоновы наушники донесли: Иван Наседка и старец Савватий царю пожаловались через постельничего Федора Ртищева. Шел патриарх в палату книжников, посохом пристукивая, до крови собирался бить безумцев — тягаться вздумали!

И на греков с киевлянами тоже у него сердце разгоралось: сколько сидят, а что высидели? Ни одной книги все еще не перевели.

Зашел в палату и — удивился. Да так, что весь гнев из него вылетел. Палата по колено была завалена книгами и свитками грамот.

Среди этого моря столы справщиков выглядели лодками. Согбенные спины, тишина. Серьезное плаванье!

Приветствуя патриарха, все дружно встали, поклонились.

— Благослови, великий святитель! — подошел к Никону Арсен Грек.

Патриарх дал ему для поцелуя руку, крестным знамением осенил книжных работников.

— Я велел очистить сундуки, — объяснил непривычный вид палаты Арсен. — Все было свалено как придется, нужной бумаги не сыскать. Мы все это перечитаем и всякой грамоте определим свое место, чтоб найти можно было тотчас.

— А ну-ка и мне дайте! — позавидовал дружной работе Никон, поднял с полу охапку грамот, унес к себе и уже ничем более не занимался — читал.

Большому удачнику во всяком деле удача. Среди первой же охапки столбцов попалась Никону греческая грамота. Попробовал прочитать, и сердце так и захолонуло в предчувствии.

— Киприан! Веди Арсена ко мне! Да бегом! Как боров ворочается.

Киприан даже плюнул.

— С молитвы согнал!

— Я тебе поворчу! — Никон в бешенстве схватил со стола каламарь и пустил в келейника. Каламарь, тяжелый, бронзовый, врезался в стену над самой головой Киприана — чернила так и брызнули во все стороны.

Подхватив подол рясы, келейник опрометью кинулся исполнять патриаршью просьбу.

Арсен Грек тоже рысью примчал.

— Читай! Читай! — Никон встретил его уже на пороге.

Арсен взял свиток, повернулся к свету.

— Грамота писана в 1589 году в Константинополе. Это об учреждении в России патриаршества Константинопольским собором.

— Читай! — приказал Никон. — Читай! Слово в слово.

В грамоте был наказ вселенских патриархов и обязательство русской церкви, которая «прияла совершение не токмо по благоразумию и благочестию догматов, но и по священному церковных вещей уставу». То есть не только брала обязательство следовать букве канонических основ греческой церкви, но и в обрядах никоим образом не самовольствовать. Всякую новину московские патриархи должны были истреблять и предавать анафеме.

Никон трижды заставил Арсена перечитать древний документ. Слушал, и холодный пот бисером выступил на складках его светлого, аккуратного лба.