Исаак Фильштинский - Мы шагаем под конвоем

Васька во всех отношениях был полной противоположностью своему земляку. Высокий, сероглазый, весельчак и балагур, он в свои двадцать с небольшим легко переносил тяготы лагерной жизни, всегда был в отличном настроении, и его шутки не раздражали обычно сдержанных обитателей барака, но, напротив, вносили оживление в мертвую лагерную жизнь и встречали сочувствие. При его появлении у всех становилось как-то радостнее на сердце.

Васька сидел за хулиганство. Обычно добрый, миролюбивый, хотя и вспыльчивый, он в пьяном состоянии превращался в лютого зверя, ко всем задирался и лез в драку.

В Ваське было много детского. Еще в школьные годы он увлекался чтением приключенческой литературы, которая, видимо, более всего соответствовала его живому характеру, и любовь к сочинениям Фенимора Купера, Майн-Рида, Гюстава Эмара и других излюбленных классиков детского чтения сохранил на всю жизнь. Если в лагере ему попадались эти книги, он готов был перечитывать их вновь и вновь. Случайно из разговора со мной он узнал, что все эти «Всадники без головы», «Следопыты» и «Последние из могикан» были мною также жадно проглочены в свое время, и проникся ко мне симпатией. Моя скромная эрудиция в области приключенческой литературы казалась ему чем-то невероятным, и он частенько заводил со мной беседы на литературные темы.

— И Хаггарда ты читал, и Луи Буссенара! — воскликнул он как-то совершенно потрясенный. — Ну, ты даешь!

В устах Васьки это звучало как величайший комплимент. Особенно его поразила моя осведомленность в романах Луи Жаколио, имя которого он, как и мои соклассники в школьные годы, произносил с ударением на втором слоге.

— Ты, стало быть, читал и «Грабителей морей», и «Пожирателей огня»? — спрашивал он.

— Ну да, — подтверждал я, — и самый интересный роман Жаколио «В трущобах Индии».

Восхищению Васьки не было предела. Оказалось, что этого романа Васька не сумел достать, но много о нем слышал от соклассников.

Романтик и фантазер, Васька, в отличие от своего друга-моралиста, в «женском вопросе» отнюдь не был слишком строг. Внешне привлекательный и веселый, он на воле пользовался у представительниц прекрасного пола большим успехом. «Бабы липли ко мне со страшной силой», — говорил он о своем прошлом, причем в его голосе не было и тени хвастовства. Рассказы Афанасия Ильича о любимой жене, к которой он намерен возвратиться после освобождения из лагеря, вызывали у него насмешливую улыбку. «Кому еще этот старый хрен может быть нужен?» — не без сочувствия говорил он. Однако при всех своих успехах у женщин Васька не был испорчен, к их заигрываниям при случайных встречах в лагере относился равнодушно, никогда не сквернословил и плохо о женщинах не отзывался.

Сойдясь со мной поближе, он доверительно рассказал, что незадолго до ареста женился, и у него родилась дочь. Говоря о жене, Васька весь менялся. Полностью исчезал привычный облик лагерного циника. Васька как бы порывал с жизнью в неволе и весь уходил в свои воспоминания. При этом лицо его становилось задумчивым, суровое выражение глаз смягчалось, и в них появлялось что-то доброе и даже трогательное.

Как-то Васька показал мне фотографию жены. На меня смотрело миловидное и весело улыбающееся круглое личико с ямочками на обеих щеках и по-детски вздернутым носиком. «Под стать Ваське», — подумал я.

В письмах жена сообщала, что устроилась воспитательницей в детском саду, работа с детьми ей нравится и что живет она трудно, так как дочь растет и нуждается то в том, то в другом, но Васька не должен беспокоиться, она справляется и ждет его освобождения.

Афанасий Ильич относился к своему молодому другу покровительственно, пытался его поучать и по всякому поводу читал ему назидания. Частенько он, злоупотребляя дружбой, заставлял Ваську оказывать ему мелкие услуги: то сходить приготовить ему что-либо на «китайской кухне» (так еще с тридцатых годов именовалось помещение, где дневальные, в те годы обычно китайцы, топили печь), то сбегать в лагерный ларек. Васька охотно откликался на все просьбы Афанасия Ильича, воспринимая его как нового отца, и относился к нему, хотя и не без некоторой иронии, но с чисто патриархальным уважением.

Освобождение Афанасия Ильича Васька решил ознаменовать «пышным застольем». Он сумел припасти водку и даже кое-какие закуски и был в этот день особенно весел и счастлив. Подвыпивший Афанасий Ильич клялся ему в вечной любви, обещал хорошо устроить на воле вновь обретенного сына. «Мои дети совсем забыли меня, а ты — истинный мой сын, и услуг твоих я никогда не забуду, — со слезами на глазах говорил он. — В поселке, да и в области у меня большие связи. Со мной не пропадешь!»

Сопровождаемый напутствиями и различными пожеланиями Васьки, Афанасий Ильич с двумя большими чемоданами покинул зону.

Месяца через полтора от Афанасия Ильича пришло письмо. Он сообщал, что вскоре после возвращения устроился на хозяйственную должность на мясокомбинате. Квартиру еще не получил, но надеется ее выбить при помощи друзей в исполкоме, взамен той, которой лишился при аресте. Родители померли, жена уехала к сестре куда-то на юг, взрослые дети также разъехались кто куда, и родни в поселке у него больше не осталось.

Вскоре я расстался и с Васькой. Его перевели на строительство лагерной железнодорожной ветки, и я на время потерял его из виду.

Месяца через три о Ваське распространились странные слухи. Какой-то переведенный на наш ОЛП слесарь рассказывал, что Васька запил, угодил в штрафной изолятор, а затем был этапирован в глубинку, на лесоповальный ОЛП. Говорили, что он страшно опустился, отказывается работать и даже сделал попытку покончить с собой, бросившись под лесовоз, и чудом остался жив.

Неожиданно в судьбе Васьки наметился новый поворот. Оказывается, незадолго до перевода Васьки на другой ОЛП он был представлен начальством за хорошую работу к досрочному освобождению. На осужденных по легким уголовным статьям в то время делались такие представления, и неповоротливая бюрократическая машина Центрального ведомства наконец сработала. Теперь из Москвы пришел положительный ответ и, чтобы больше не возиться с парнем, его без промедления освободили.

Когда Ваську привезли на наш комендантский ОЛП для оформления документов, я его с трудом узнал. Он сильно похудел и выглядел больным. Из его крайне сбивчивого рассказа я понял, что Афанасий Ильич умело воспользовался Васькиным рекомендательным письмом к жене, поселился у нее, а через некоторое время сошелся с ней. В ответ на многократные запросы Васька в конце концов получил от жены коротенькое письмецо, всего в несколько строк. Жена сообщала, что с работы ушла, что ей одной трудно, что Афанасий Ильич принял в ней участие и она согласилась выйти за него замуж. Ваську же она просила ее больше не тревожить и ей не писать.