Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча
4-го прериаля было совершено покушение на Робеспьера. Как и в случае с Маратом, поднять руку на тирана хватило духу… у девушки двадцати лет, некой Сесилии Рено. Через несколько дней гражданам было объявлено, что «страшным оружием» мадам Рено оказались обычные перочинные ножи – один с черепаховой, другой с перламутровой ручкой.
9 прериаля: казнено четырнадцать человек.
За два дня (12 и 13 прериаля) – двадцать шесть…
18-го – двадцать один; через несколько дней – пятьдесят девять…
Кровавому молоху, казалось, не будет конца…
* * *
Семнадцатого прериаля Максимилиана Робеспьера вторично избрали президентом Национального Конвента. Однако после казни Дантона многое изменилось. Втихаря Робеспьера ненавидят почти все. Но пока притворяются, пытаясь выказывать свою преданность. Каждый ждет удобного часа. Часа расплаты…
Изменилось и у эшафота. Все чаще Сансон стал наблюдать изменения в поведении своих помощников. Странно, отправляя людей в мир иной десятками, Верховный Палач не любил убивать. Он не был маньяком. И ненавидел кровь. Потому что прекрасно знал, как она действует на психику человека.
В помощники палача отбирались люди особого свойства; случайных на эшафоте не было. Самыми преданными помощниками являлись сыновья Сансона и его двоюродные братья; кроме них, неплохо трудились четверо бывших мясников. Но были и пришлые по чьей-либо протекции – например, парочка тех, по ком, как считал Сансон, давно истосковалась та самая гильотина, на эшафот которой они взбирались каждый день.
Последние по мере учащения казней менялись на глазах. Нет, никто со стороны этого, конечно, не замечал и заметить не мог. Разве что сам Шарль-Анри, которого интересовал не только эшафот, но и происходящее на нем. Особенно – действия подчиненных. Красные лица, подкашивающиеся ноги, дрожащие пальцы – ничто не ускользало от зоркого ока Палача. И он прекрасно знал, как в тот момент бились их сердца.
Но было кое-что еще, о чем Сансону было доподлинно известно, – внутренний стержень, степень стойкости которого напрямую зависела от согласия с собственной совестью. Совесть есть у каждого. Другое дело, что быть в согласии с самим собой кто-то способен, кто-то – нет. Последние рядом с Сансоном не задерживались. Поэтому он с таким вниманием наблюдал за каждым.
Вот этот, пришедший месяц назад. Бывший мясник из парижского предместья. Он начал рьяно и очень старался; не боялся ни вида крови, ни предсмертных криков жертв. Однако через какое-то время стал неузнаваем. При виде обезглавленных трупов его лицо непроизвольно менялось, он становился рассеян. Иногда создавалось впечатление, что помощник настолько растерян, что не знал, куда себя деть. А потому становился как бы немым. И лишь добрая порция горячительного в конце работы наконец приводила его в душевное равновесие: человек вновь становился разговорчив и даже весел. Какое-то время такой еще будет работать, совсем не догадываясь, что на его место уже присматривается другой. А этот пусть возвращается к тихой работенке, где ему будет спокойнее. Например, на провинциальной скотобойне. Глядишь, на старости лет не сойдет с ума…
Самое страшное было в другом – изменился и сам Сансон. Уже не одну неделю палач думал об одном и том же: он стал ненавидеть то, чем занимался долгие годы. Верховному Палачу надоело казнить людей! Окровавленный нож гильотины неотступно преследовал его. У Сансона вдруг начались непонятные видения, чаще всего – в багровых тонах. Дошло чуть ли не до скандала: садясь после работы за ужин, он ужаснулся, увидев на столовой скатерти… кровавые пятна. Когда хозяин сказал об этом жене, та испуганно взглянула на мужа и коснулась рукой его лба…
Девятого числа месяца мессидор[44] III года Республики записи в журнале Сансона Четвертого, Верховного Палача, заканчиваются. Впечатления, которые пришлось пережить этому человеку в годы страшных испытаний, оказались не под силу даже ему. Гильотина сделала свое дело: заболевший палач отказался от должности. Эшафот возглавил его сын. Родные Шарля-Анри ничуть не сомневались, что причиной болезни их именитого родственника стали страдания, вызванные «гнетом чувств, походивших на угрызения совести».
Впрочем, Большой террор сказался не только на Сансоне. В дни так называемых тюремных заговоров, когда количество осужденных на казнь исчислялось многими десятками, не выдержал самый крепкий – прокурор Фукье-Тенвиль. Он часто падал в обмороки, молол ерунду, а еще уверял, что Сена течет кровавыми струями…
* * *
…Глубинка сделала Жозефа Фуше чуть ли не национальным героем. Разгром церквей и экспроприация ценностей у зажиточных граждан – все это на совести «тихого» депутата. Вскоре одно имя г-на Фуше где-нибудь в Нижней Луаре, Нанте или Невере вызывало панику в среде самых умеренных провинциалов. Но игра стоила свеч. Сотни рекрутов, сто тысяч франков золотом для казны, тысячи слитков серебра и огромное количество наличных – это не осталось незамеченным Конвентом. Тем более что за все не было заплачено ни единой гильотинированной головой. Чудеса да и только!
Но все помнят, что этот «кудесник» по-прежнему остается «самым радикальным радикалом». А радикалы способны на все…
…Старушка История подчас соткана из лоскутков случайностей. Так, французы до сих пор убеждены: предтечей Девятого термидора, лишившего головы Робеспьера, явилось незначительное с виду происшествие, а если быть точнее – случайность, произошедшая с… госпожой Фуше.
В 1793 году Жозеф Фуше был отправлен Конвентом в Лион для подавления тамошней контрреволюции. Лион в те годы неофициально считался второй столицей Франции – городом, политический климат в котором во многом определял устойчивость Республики. В те дни там было особенно беспокойно.
Незадолго до появления в Лионе Фуше горожане жестоко расправились с предыдущим представителем Конвента – неким Шалье, приговоренным местной властью к смерти. Когда из старого сарая выволокли ржавую гильотину, тут же возникла проблема: где отыскать палача? Нашли. Правда, неопытного, отчего казнь бедолаги превратилась в мучительное истязание. Трижды тупое лезвие гильотины опускалось на шею полуживого страдальца, заставляя того корчиться в смертельных муках. Шея Шалье оказалась крепче нервов неопытного палача, ударом сабли отрубившего-таки жертве голову.
После Шалье в Лион отправили Кутона, но и он оказался бессилен что-либо изменить и уж тем более – навести там должный порядок. Вскоре власть в городе полностью вышла из-под контроля: было сформировано антиправительственное войско, начали возводиться оборонительные сооружения.
В ответ Конвентом был издан суровый декрет, каждое предложение которого убивало своей жестокостью: «…Город Лион должен быть разрушен; все дома, где жили состоятельные люди, – уничтожить; …название Лиона вычеркивается из списка городов
