История «Майн Кампф». Факты, комментарии, версии - Вернер Мазер
Так же как не похоже на Гитлера писать неприкрашенную правду, так же он и умалчивает об успехе австрийских властей, нашедших его в Мюнхене, после того как с осени 1909 года он скрывался от призыва в армию92.
Его рассказ о реакции на начало войны понятен лишь посвященным, читающим между строк, в которых Гитлер, на свой манер, пытается представить себя в выгодном свете. «По политическим соображениям я, в первую очередь, уехал из Австрии (“расового Вавилона”, как часто он презрительно называл “двойную монархию”. — Примеч. авт.), — пишет он, — но когда началась война, мне пришлось, само собой разумеется, заплатить за такой образ мыслей. Я не хотел сражаться за государство Габсбургов, но был готов в любой момент умереть за мой народ и представляющую его империю»93. Действительно, в Мюнхене он сразу же после начала войны попросился на военную службу. Уже «3 августа я направил просьбу Его Величеству королю Людвигу III — разрешить мне вступить в какой-либо баварский полк»94, пишет он по этому поводу, и это похоже на правду. Просьбу в феврале 1914 года признанного «непригодным» к воинской службе Гитлера удовлетворили. 16 августа он смог — при содействии Эрнста Хеппа — вступить в баварский полк Листа95, где 8 октября 1914 года он принял присягу на верность королю Баварии и затем — своему кайзеру Францу Иосифу96.
После необычно краткого и недостаточного обучения в октябре 1914 Гитлер попал на фронт. В одном длинном и содержательном письме97 Эрнсту Хеппу он рассказывает о том, что в феврале 1915 года:
«После беспримерно красивой поездки по Рейну мы 23 октября прибыли в Лилль. Уже проезжая по Бельгии, мы могли видеть войну. Лёвен представлял собой кучу развалин и пожарищ. До Дурмея поездка была довольно спокойной и безопасной. В нескольких местах железнодорожные пути, несмотря на строжайшую охрану, были повреждены. Все чаше попадаются взорванные мосты, разбитые локомотивы… Слышен также далекий монотонный гул наших тяжелых мортир. Под вечер мы прибыли в значительно разрушенный пригород Лилля. Мы выгрузились и стали слоняться вокруг ружейных пирамид. Примерно уже около полуночи мы, наконец, вошли в сам город. Бесконечная, монотонная дорога, слева и справа — низкие фабричные здания, бесконечные закопченные и задымленные кирпичные коробки… После 9 часов на улицах никого нет, только военные. Мы, почти с опасностью для жизни, лавировали между обозами и колоннами с боеприпасами, и, наконец, добрались до внутренних ворот крепости… Мы были уже далеко от Лилля. Орудийная канонада стала слышна сильнее. Как гигантская змея наша колонна ползла вперед. В 9 часов скомандовали привал в парке, окружающем замок. Два часа отдыха, и снова в путь до 8 вечера. Теперь полк исчез, он разбился на роты, которые постоянно ищут прикрытия от атак с воздуха… Наконец, мы видим сразу за нами немецкую гаубичную батарею, которая каждые 15 минут выбрасывает два снаряда через наши головы — в черную ночь. Они ревут и шипят сквозь воздух, а потом издали слышны два тупых удара. Каждый из нас вслушивается…
И пока мы, разговаривая шепотом, лежим, тесно прижатые друг к другу, и смотрим в звездное небо, вдали послышался какой-то шум, который постепенно стал приближаться, а стрельба из пушек участилась, пока не перешла в непрерывный грохот. Каждый из нас вздрагивал всем телом. Это называлось: англичане наносили ночной удар. Мы долго ждали, не понимая в чем дело. Затем снова стало тише, наконец, адский шум совсем стих, только наша батарея каждые 15 минут посылала в ночь свой железный привет. Утром мы увидели большую воронку от снаряда… Мы поползли по земле к опушке леса. Над нами ревело и свистело, вокруг летели обломки разорванных в клочья деревьев. Снова лопались гранаты на опушке леса, взметая облака камней, земли и песка, вырывая из земли тяжелейшие деревья и уничтожая все в желто-зеленом, мерзком, зловонном дыму. Мы не могли вечно лежать здесь, и если нам суждено погибнуть, пусть лучше это произойдет не здесь… Когда выдалось мгновение, я вскочил и побежал, через луга и поля свеклы, прыгая через канавы, проволоку и живые изгороди, потом услышал впереди крики: “Сюда, все сюда!” Вижу передо мной длинный окоп, через секунду уже прыгаю в него, спереди и сзади, слева и справа то же самое делают множество других… Перед нами продолжают рваться снаряды, в том числе — и в английских окопах. Как из муравейника оттуда выскакивают ребята, а мы приступаем к штурму. С быстротой молнии мы перебегаем поле и после стычки, иногда переходящей в рукопашную, мы выбрасываем молодчиков из нескольких линий окопов… Того, кто не сдается, пристреливают…»98
Но нигде в «Майн Кампф» Гитлер не пользуется таким языком, здесь его стиль нарочито литературный. Касаясь событий, описанных в письме к Хеппу, он уже пишет так:
"Наконец, пришел день, когда мы выехали их Мюнхена, чтобы приступить к исполнению нашего долга. Так я впервые увидел Рейн, когда по его тихим волнам мы плыли на запад для того, чтобы его, истинно германский ноток, закрыть от алчности заклятого врага. Когда сквозь нежную пелену утреннего тумана первые нежные солнечные лучи осветили проплывающий мимо нас памятник в Нидервальде, в утреннее небо из бесконечно длинного каравана вырвалась старая песня “Вахта на Рейне ”, и моя грудь сжалась.
А потом пришла сырая, холодная ночь во Фландрии, сквозь которую мы молча маршировали, и когда сквозь туман появились проблески дня, вдруг над нашими головами прошипел железный привет и с громким хлопком выстрелил по нашим рядам маленькими пулями, хлестнувшими по сырой земле; но прежде чем мелкие облачка рассеялись, из двух сотен глоток навстречу посланникам смерти раздалось первое “ура”. Затем начались трескотня и грохот, пение и рев, и с горящими глазами каждый рвался вперед, все быстрее, пока вдруг, через свекольные поля и изгороди, не ворвался в пекло боя, в борьбу человека против человека. Но издали до наших ушей донеслась песня, ее звуки подходили ближе и ближе, передавались от роты к роте, и тогда, когда смерть деловито ворвалась в наши ряды, песня достигла нас, а мы, в свою очередь, передали ее дальше: “Германия, Германия превыше всего, превыше всего на свете!”99
Через четыре дня мы вернулись назад. Даже наша походка теперь стала другой. Семнадцатилетние мальчики выглядели теперь как мужчины. Добровольцы из полка Листа, возможно, еще не научились
