Игорь Золотусский - Гоголь в Диканьке

После чтения Сергей Тимофеевич Аксаков в волнении прохаживался по комнате, подходил к Гоголю, жал его руки и значительно посматривал на всех нас… «Гениально! гениально!» – повторял он».

Так же гениально читал Гоголь и «Ревизора» – все слушавшие в его исполнении знаменитую комедию подтверждают, что ничего подобного никогда не видели на сцене. Более всего изумлял в исполнении Гоголя Хлестаков. Он вызывал не только смех, но и сочувствие. В Петербурге и Москве Хлестакова играли как враля, как лицо водевильное. У Гоголя он тоже был легок, легкомыслен, но в его вранье чувствовалась поэзия. «Его несет», – замечал Гоголь о Хлестакове. Он, по существу, не ведает, что творит, свободно отдаваясь стихии вранья, – это его природная стихия, и он в ней поэт. Было в гоголевском Хлестакове и что-то детское, мальчишеское, что-то такое, что никак не заставляет отнестись к нему как к мошеннику, как к человеку, который сознательно решил одурачить бедных чиновников и оставить их с пустым карманом и пустою душой. Он и сам опустошается за эти часы пребывания в городе, за эти минуты, которые, как он сам говорит, были лучшими минутами его жизни. Приехав в Москву, Гоголь пошел смотреть «Ревизора». Эта встреча автора со своим детищем не принесла ему радости. Большой театр, где давалось представление, был полон. Вся дворянская интеллигенция, прослышав о присутствии в театре автора, повалила сюда. Все пять ярусов, и ложи, и партер ждали появления Гоголя. Он появился перед самым открытием занавеса, тихо прошел в ложу Чертковых и затаился. И когда в конце третьего акта раздались громкие крики: «Автора! Автора!», он вышел из ложи и уехал.

Т. Н. Грановский, присутствовавший на спектакле, писал Н. Станкевичу: «Сочинитель уехал, не желая тешить зрителей появлением своей особы. За это его ужасно поносили. Мне стало досадно: как будто человек обязан отдавать себя на волю публики, да еще какой!» Но не все думали так, как Грановский. Некоторые считали, что это проявление гордости Гоголя, неуважения Гоголя к Москве. Особенно негодовал М. Н. Загоскин. Гоголь пытался успокоить его, ссылаясь на случившиеся вдруг семейные неприятности, но Загоскин не верил.

Причиной бегства Гоголя из театра было не только нежелание выходить к публике (этого он не любил), но и дурная игра актеров. И хотя городничего играл Щепкин, а Осипа – Орлов (и играли хорошо), ансамбль не получился. Менее всех нравился Хлестаков, он сбивался на водевиль.

Позже Гоголь признавался С. Т. Аксакову, что хотел бы сам поставить «Ревизора» на домашней сцене. При этом роль городничего он предназначал Сергею Тимофеевичу, а Хлестакова оставлял себе. Этому желанию Гоголя не суждено было сбыться.

В зиму 1848/49 года Гоголь ездит на литературные вечера к Хомяковым, Свербеевым, А. П. Елагиной, Киреевским. Философ и поэт А. С. Хомяков жил в те годы на Петровке. Авдотья Петровна Елагина, мать братьев Киреевских, жила у Красных ворот. Ее дом сделался местом встреч лучших людей Москвы. Иван Васильевич Киреевский в 1832 году издавал журнал «Европеец», его брат, Петр Васильевич, занимался собиранием русских народных песен. Это была чисто русская семья, в которой любовь к русской старине, к русской поэзии и народной песне соединялась с западной просвещенностью и высоким уровнем европейского образования. Знакомится Гоголь в Москве и с Н. П. Огаревым, с профессором всеобщей истории Московского университета Т. Н. Грановским, и с И. С. Тургеневым, и с молодым филологом, издателем «Запорожской старины» И. И. Срезневским. Чертковы стали добрыми знакомыми Гоголя в Риме. А. Д. Чертков был собирателем древностей, археологом, нумизматом. Его богатая книжная и рукописная коллекция составила впоследствии известную чертковскую библиотеку, на основе которой возник журнал «Русский архив», работали с этой коллекцией и по сей день работают писатели и историки литературы.

Был Гоголь в гостях и у П. Я. Чаадаева. Чаадаев жил на Басманной, его дом привлекал многих. Гоголь приехал, увидев незнакомых ему людей среди гостей, сел в углу в кресло и, не проронив почти ни слова, а только слушая, просидел так весь вечер.

6 апреля в «Московских ведомостях» появилось объявление следующего рода: «Некто, не имеющий собственного экипажа, ищет попутчика до Вены, имеющего собственный экипаж, на половинных издержках… Спросить на Девичьем поле, в доме Погодина, Николая Васильева Гоголя».

Гоголь собирался за границу. Его ждал Рим и окончание первого тома поэмы. Первоначальное объявление для газеты было составлено в шутливых тонах, в гоголевском духе и гласило: «Некто, не имеющий собственного экипажа, желает прокатиться до Вены с кем-нибудь… Оный некто – человек смирный и незаносчивый: не будет делать всю дорогу никаких запросов своему попутчику и будет спать вплоть от Москвы до Вены». Редакция сочла этот текст чересчур фривольным.

Перед отъездом Гоголь дал именинный обед в саду у Погодина. На обеде были И С. Тургенев, П. А. Вяземский, М. Ф. Орлов, М. Н. Загоскин, К. С. Аксаков, П. Г. Редкин, М. А. Дмитриев и М. Ю. Лермонтов.

В дневнике А. И. Тургенева – друга А. С. Пушкина, провожавшего его гроб до Святых Гор, – отмечены и другие гости: П. Я. Чаадаев, Щепкин, Хомяков, Баратынский.

Целое созвездие имен собралось под липами в погодинском парке. Лермонтов читал гостям отрывки из поэмы «Мцыри». Гоголь был оживлен, сыпал шутками, называл жженку, которую варил сам, Бенкендорфом за ее голубой цвет (голубым, как известно, был кант на жандармском мундире).

На следующий день Гоголь у Свербеевых вновь встретился с Лермонтовым. Краткая запись в дневнике А. И. Тургенева гласит: сидели «до 2-х часов». Гоголь никогда так поздно не засиживался в гостях. Для него это случай необычайный. Можно только догадываться о впечатлении, которое произвел на Гоголя уезжающий в ссылку на Кавказ Лермонтов. Позже, в статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность», Гоголь отдаст дань таланту Лермонтова, сказав, что никто у нас не писал еще такой благоуханной прозой, как автор «Героя нашего времени», и вместе с тем отметит в Лермонтове презрение к своему таланту, безрассудную игру с ним и «безочарование» его поэзии. Выстрел, прозвучавший в июле 1841 года у подножия горы Машук, больно отзовется в сердце Гоголя. Он откликнется на него горькими строками сожаления о судьбе русских поэтов.

18 мая, после завтрака, в 12 часов, Гоголь – в сопровождении своего попутчика Панова – отбыл из Москвы. Его поехали провожать Аксаковы, Погодин и Щепкин. Вот как описывает этот отъезд С. Т. Аксаков: «…ехали мы с Поклонной горы по Смоленской дороге… На Поклонной горе мы вышли все из экипажей, полюбовались на Москву; Гоголь и Панов, уезжая на чужбину, простились с ней и низко поклонились. Я, Гоголь, Погодин и Щепкин сели в коляску… Так доехали мы до Перхушкова, то есть до первой станции. Дорогой Гоголь был весел и разговорчив. Он повторил свое обещание, данное им у меня в доме за завтраком и еще накануне за обедом, что через год воротится в Москву и привезет первый том «Мертвых душ», совершенно готовый для печати… В Перхушкове мы обедали, выпили за здоровье отъезжающих, Гоголь сделал жженку… Вскоре после обеда мы сели, по русскому обычаю, потом помолились. Гоголь прощался с нами нежно, особенно со мной и Константином, был очень растроган, но не хотел этого показать…»