Джорджина Хауэлл - Королева пустыни

Карьера Гертруды как путешественника по пустыне началась лишь в тридцать один год, когда она приняла приглашение на Рождество от Нины Розен, старой подруги, ныне жены немецкого консула в Иерусалиме. Консульство было небольшим, и в нем имелось всего три спальни. Одну занимали двое маленьких сыновей Розенов, вторая была отведена сестре Нины Шарлотте. Гертруда поселилась в отеле «Иерусалим», всего в двух минутах ходьбы от консульства, куда она приходила к семье Розен к трапезе и началу экскурсий. 13 декабря она писала домой:

«Мои апартаменты состоят из очень приятной спальни и просторной гостиной, обе выходят в небольшой вестибюль, выводящий, в свою очередь, на веранду, идущую вдоль всего первого этажа двора отеля с садиком. Я плачу 7 франков в день, завтрак включен… горничной у меня служит предупредительный джентльмен в феске, который мне готовит горячую ванну по утрам… «Горячая вода для Королевы готова», – сообщает он. «Войдите и зажгите свечу», – отвечаю я. «Слушаю и повинуюсь», – говорит он. Это значит, пора одеваться».

Въезжать в ближневосточный отель, будь то в Иерусалиме, Дамаске, Бейруте или Хайфе, было счастливым обрядом, почти священным предисловием к колоссальным организационным работам, необходимым в начале пустынных экспедиций Гертруды. В тот конкретный момент она хотела только купить лошадь и начать новый курс арабского, но эти начальные приготовления установили порядок, который никогда не менялся. Она всегда бронировала себе две комнаты с верандой или хорошим видом и одну из них превращала в рабочее место по подготовке предстоящей кампании, оговаривала два кресла и два стола, а всю ненужную мебель просила убрать. Распаковав карты и книги, Гертруда оставляла следы сигаретного пепла по всей комнате, прибивая картины небольшим молотком и гвоздями, которые привозила для этой цели. «Я все утро распаковывалась и выбрасывала из гостиной кровать и прочее; сейчас тут более чем уютно: два кресла, большой письменный стол, квадратный столик для книг, огромная карта Палестины Киперта…[16] и семейные фотографии на стенах. Печечка в углу, и в ней горят поленья, что весьма приемлемо».

В этот первый раз Гертруда сразу нашла учителя и установила себе шесть уроков арабского в неделю. Остальное время до Рождества она в основном ездила верхом и развлекалась вместе с Розенами и их детьми – например, разрисовывали каштаны золотом, чтобы украсить рождественскую елку. В канун Рождества все ездили на высокую мессу во францисканской церкви в Вифлееме, потом ходили со свечами в процессии в Грот Рождества.

Гертруда уже говорила по-французски и по-итальянски, персидский знала не хуже немецкого и слегка понимала иврит. Ей легко дался турецкий, но это был единственный язык, который она не закрепила. Арабский оказался куда труднее, чем она рассчитывала. Но медленность освоения самого трудного из языков ей не помешала и дальше читать на иврите стихи из Книги Бытия перед ужином – для легкого развлечения. Первые две недели уроков арабского поставили ее на грань отчаяния:

«Могу сказать теперь, что вряд ли я вообще заговорю по-арабски… страшный язык. В нем как минимум три звука, почти невозможные для европейской гортани. Худший из них – это «Х» с сильнейшим придыханием. Мне удается его произнести, лишь прижимая язык пальцем, но ведь нельзя же вести разговор, засунув палец в горло? Отмечу только, что есть пять слов, означающих стену, и 36 способов образования множественного числа».

Гертруда испробовала несколько лошадей, пока не остановилась на небольшом и энергичном арабском жеребце. Заплатила она за него 18 фунтов стерлингов и надеялась продать его за ту же цену при отъезде. Домой она писала: «Очаровательный конек, гнедой, очень хорошей породы, с прекрасными движениями, вполне зрелищный, но легкий и сильный и во всех отношениях восхитительный. Не могла бы ты сказать Хизу, чтобы прислал мне широкую фетровую шляпу от солнца? Не двойную, а обычную тераи[17] и с широкими полями для верховой езды, и вокруг – черную бархатную ленту с прямыми бантами».

Ее восхищало все, что видела она в Иерусалиме и вокруг. Спустившись верхом к Иордану, потом к Мертвому морю («очень липкое!»), ко Гробу Богородицы («закрыто!»), она все сильнее чувствовала, как ограничивает ее посадка дамского седла. Среди самой различной местной одежды ее наряд выглядел неуклюжим и стесняющим. При одобрении Фридриха и Нины она стала ездить верхом. Попробовала мужское седло, и ей так понравилось, что она купила себе такое же. Когда сестры из ближайшего монастыря подарили ей раздвоенную юбку для верховой езды, первую из многих, чувство свободы стало полным. Уйдя с обжитых туристами дорог, забитых караванами и каретами Томаса Кука, Гертруда скакала куда хотела, поднимая тучи пыли, перепрыгивала каменные стены, вопя от радости, одной рукой придерживая недавно прибывшую тераи с бархатной лентой:

«Главное удобство этого путешествия – мужское седло, и для меня удобно, и для коня. Никогда, никогда не буду я больше ездить иначе, я даже не знала, как на самом деле легко ездить на лошади. Не следует думать, однако, что у меня нет самой элегантной и достойной раздвоенной юбки, но так как здесь все мужчины тоже носят что-то вроде юбок, меня это среди них не отличает. Пока я не заговорю, люди меня принимают за мужчину и называют эфенди!»[18]

Странствуя по горам и долинам, она спешивалась собирать гиацинты, офрисы пчелоносные или цикламены, иногда прищуриваясь на далеких отшельников, входящих высоко наверху в свои пещеры и втягивающих за собой веревочные лестницы. Это была ожившая Библия: каждый раз, чтобы купить масла или хлеба, Гертруда проходила мимо дворца Ирода или купели Вифезда. Она стала брать с собой всюду фотоаппарат и снимать изящно одетых женщин на улицах. Она видела массовое крещение поющих русских паломников и отметила, что монахам вроде бы доставляло удовольствие держать их под водой, пока те не начинали вырываться, стараясь вдохнуть. На окраинах Иерусалима Гертруда останавливалась взглянуть на лагерь черных бедуинских шатров, появившихся как-то вечером из пустыни и бесследно исчезнувших на следующий день.

Эту идиллию прервала телеграмма, а затем письма из Ред-Барнс. Умерла тетя Ада, которая помогала растить Гертруду и Мориса после смерти их матери и до женитьбы Хью. Отец страдал от болезненных проявлений ревматизма, а Морис готовился отбыть на войну с бурами. Ее беспокойство о них двоих часто сквозит в ее корреспонденции: Гертруда «очень встревожена» по поводу своего брата – для нее «ужасным ударом» стало то, что он отправился в Южную Африку. «Уехала в плохом настроении… очень несчастная», – пишет она в своем дневнике.