Гельмут Вельц - Солдаты, которых предали

Теперь открывают огонь танки с красными звездами. Бьют все их орудия короткими, сухими выстрелами, которые с таким же сухим звуком рвутся вблизи нас. Маркграф быстро объясняет мне, что некоторые танки атаковать не могут хотя они и стояли в деревне позади нас, но еще утром расстреляли весь свой боекомплект. Он смотрит в бинокль. Потом произносит только одно слово: «Так».

Вдруг в небо взвивается сигнальная ракета. И вот уже заговорили наши орудия. Залп за залпом. Наводчики и заряжающие работают с полным напряжением. Бронзой отливают их лица на холодном зимнем ветру. Продвижение русских замедляется. Пехота спрыгнула с танков и залегла в глубоком снегу. Танки застывают на месте. Горит первый. За ним другой Столб дыма поднимается в высоту и тянется в сторону. Наши артиллеристы заряжают и стреляют, заряжают и стреляют, не успевают подносить снаряды.

Первый успех не заставляет себя ждать. Наступательный фронт разорван, первое замешательство внесено. Русские приостановили атаку. Кажется, они обдумывают, как действовать дальше. Первые танки повернули назад.

Атака отбита, позиция удержана. Спешенная конница снова отходит в деревню справа, преследуемая разрывными снарядами.

Но никто не думает о том, что этот частный успех останется только эпизодом, что противник хочет избежать лишних потерь и просто обойдет Суханово.

Через полчаса мы едем в направлении донских высот. Мои ручные часы показывают четыре. Ветер немного улегся, мы вспоминаем боевое настроение дивизиона Маркграфа, и нам становится немного легче, чем утром, когда мы повстречались с отступающими войсками. Всем, кроме Тони. Он ругается что есть мочи. При таком освещении езда по совершенно незнакомой снежной дороге – удовольствие маленькое.

Но ничего не поделаешь, мы обязаны возвращаться. Темнота нас испугать не может: теперь в любой ситуации не по себе, когда едешь на одиночной машине. Снег блестит под луной холодным глянцем, отбрасывая голубовато-серый отсвет.

Далеко позади себя мы слышим звуки сильного артиллерийского огня. Там еще гремит бой. После всего виденного сегодня исход его мне совершенно ясен. Слабые отсечные позиции прорваны или обойдены русскими. Часть их сил уже здесь. Калач тоже падет – этого не избежать. Но что тогда? Нашему командованию придется разгрызть твердый орешек.

Сильный толчок.

– Что случилось. Тони?

– Бревно переехали, господин капитан! Через несколько сот метров опять толчок. Снова бревно. Откуда здесь, в безлесной степи, столько валяющихся на дороге бревен? Останавливаю машину, возвращаюсь на несколько шагов назад. Вот оно, «бревно»! Не бревно, а человека переехали мы. Совершенно одеревенелый труп без шинели, без шапки, без сапог валяется поперек дороги. Это румынский солдат. Наверно, свалился от истощения сил. Для него не нашлось места ни в одной машине, его не положили ни на одну лошадь, просто бросили. Другие думают только о себе. Бога ради, не останавливаться. Дальше, дальше!.. Кому еще суждено принести себя в жертву? Пусть каждый сам помогает себе как умеет. Кто позаботится обо мне? Пусть валяется. Сапоги на нем хорошие, ему они больше ни к чему, да и шинель тоже не понадобится. А теперь в путь, дальше, дальше, только не останавливаться: сзади наступают русские!

Приходится убрать с дороги еще пять полуобнаженных трупов, чтобы продолжать путь. Но вот мы уже приближаемся к реке Россошке. Нас встречает и сопровождает дальше дикий шум. Румыны осыпают нас проклятиями и руганью на своем языке, когда мы подъезжаем к ним. В низине у реки сплошной клубок людей, лошадей и повозок. Склоны покрыты льдом; спускаться легко, но на противоположный берег взобраться трудно. Приходится толкать лошадей и машины. Между ними падают раненые, колеса едут прямо по ним. Никого это не волнует, никто не прислушивается к предсмертным крикам и стонам. По упавшим несутся кони, шагают живые. Все стремятся вперед. Кто упал, тому ничем не помочь. Мы его поддерживать не можем. Раз два – взяли! Еще взяли! Откуда идем? Оттуда. Русских не сдержать. Хотели пробиться к Калачу, да они преградили нам путь, пришлось отступать. Болтать некогда, спешим. А ну приналяг! Скоро выберемся на тот берег. Вот только полевая кухня внизу. А лошадей, от которых одни кости остались, да растоптанных людей здесь бросим. Завтра все замерзнет, и их занесет снегом. Нас бы здесь давно и дух простыл, да половина наших сразу отделилась, а о нас и не подумали. Вот эти ушли уже далеко! Но и мы сейчас двинемся. Мы не горюем: полевая кухня с нами! А до других нам дела нет. Своя рубашка ближе к телу.

Теперь я начинаю торопиться. Только бы вырваться отсюда! Только не видеть больше этих людей! Меня охватывает ярость. Но и сострадание тоже. Вот как оно выглядит, бегство! Сегодня бегут румыны. А завтра? Разве есть у нас гарантия, что то же самое не произойдет и с нами? Прорвавшиеся русские дивизии катятся на нас. Они ударят в тыл армии, там, где штабы и обозы, где есть пекаря и почтальоны, но где нет резервов. Что тогда?

Путь впереди расчистился. Тони с ожесточенной яростью разгоняет машину. Восьми цилиндровый форд с колесами, обвязанными цепью, тянет хорошо, мы преодолеваем подъем без остановки и проносимся мимо отступающих румын.

Через несколько километров проезжаем полевой аэродром. Нас встречает зловещий пожар. Пламя полыхает до самого неба – желтое, красное, голубое. Горит бензин. Горят самолеты. Да, самолеты! Транспортные, разведчики, пикирующие бомбардировщики – те немногие, что до сегодняшнего утра еще обслуживали нас. Сознательно уничтожают технику. Ведь русские идут, ничто не должно попасть им в руки! Моторы не заводятся. Пробовали – не получается. Ничего иного не остается. Как ни тяжело, жги машины! Поджигай бензин! Что еще? Взорвать склады с запасными частями. Скорее, спешите, надо все уничтожить! Русские наступают, русские!

Панический страх охватил всех здесь, в армейском тылу, пока там, впереди, идет бой. За дело взялись безумцы – те, кто до сих пор сидели в глубоком тылу, попивали шнапс в казино, щелкали каблуками и только и знали что отвечать на приветствия подчиненных. А теперь только заслышали артиллерийскую канонаду, сразу нервы потеряли. Подумаешь, что такое двадцать самолетов! Я обязан выполнять свой долг! Что? Говорите, можно было бы подождать? А что вы в этом смыслите, лучше позаботьтесь-ка о своих собственных делах! Хотите знать мою фамилию? И не подумаю назвать!

Этот огонь уничтожает не только несколько самолетов. Он окончательно отрезвляет нас. Если столько немецких офицеров потеряло голову и поддалось панике, не приходится удивляться поведению румынских солдат.

И здесь тоже горит. И там, дальше, тоже! Чем дальше мы едем назад, тем все чаще пожары. Прямо посреди деревенской улицы, перед крестьянскими избами, на высотах, в открытом поле жгут документы, приказы, секретные бумаги, характеристики и представления к орденам, уставы и карты. Писаря раздувают огонь. Офицеры по листкам бросают бумаги в костер с торжественной серьезностью и ставят в списке галочку против порядкового номера. Они тоже выполняют свой долг! Еще бы, ведь их дело – составлять и рассылать приказы, так почему бы разочек и не сжечь? Только вот до сих пор мы об этом не думали. Ведь раньше ни один секретный приказ не имел права исчезнуть, иначе арест, военный суд, разжалование. А сегодня? Бросай его в огонь! Русские идут! Приказы не помогли нам раньше. Не помогут и теперь. В огонь их! И этот тоже! Да смотрите, ничего не забыть сжечь! Такова служба. Я отвечаю за это головой.