Павел Басинский - Страсти по Максиму (Документальный роман о Горьком)

Из этого внушительного списка ясно, что цехового Пешкова, сироту без определенного места жительства, нахамившего (увы, это так!) в не очень остроумной форме пожилому протоиерею, настоятелю «половины казанских церквей», «допрашивал» не самый последний в городе человек. Младший брат Гусева, Федор Федорович Гусев, читал курс философии в Киевской духовной академии. Его сочинения – «Изложение и критический разбор нравственного учения Шопенгауэра», «Теистическая тенденция в психологии Фихте младшего и Ульрици» – тоже не оставляют сомнения в эрудиции их автора.

Что касается работы А.Ф.Гусева о «внешнем благочестии», направленной против ереси Л.Н.Толстого, это действительно не лучшее из его сочинений. Однако необходимость «наводнять» такими брошюрами Казань, очевидно, была. И тому свидетель сам Горький. Именно он в «Моих университетах» вспоминает о появлении в Казани «толстовца», который произвел на Пешкова очень плохое впечатление.

Насколько серьезно было противостояние церкви и Толстого, можно судить по дневниковым записям отца Иоанна Кронштадтского:

«6 сентября. Господи, не допусти Льву Толстому, еретику, превзошедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, Которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли – этот труп зловонный, гордостию своею посмрадивший всю землю. Аминь».

Этот дневник Иоанна Кронштадтского не был предназначен для печати и впервые опубликован недавно. Запись от 6 сентября (накануне дня рождения и юбилея Толстого, которому 8 сентября 1908 года должно было исполниться восемьдесят лет, это событие широко отмечали в России и во всем мире) сделана в 9 часов вечера. По сути, это вечерняя молитва, где отец Иоанн просит Бога о скорейшей кончине другого человека. Это кажется невероятным, но до такой степени новая вера Толстого «взрывала» церковь.

В Феодоровском монастыре Пешкова не допрашивали, а уговаривали раскаяться, принести извинения оскорбленному протоиерею и принять епитимью. Алексей упорствовал, тем самым загоняя всех в тупик. В сущности, за написанные стихи он мог подлежать и гражданскому наказанию, вплоть до телесного. Тем более что Пешков уже был под подозрением полиции.

Угроза повеситься в монастырской ограде стала, по-видимому, последней каплей в чаше терпения духовных лиц. Та мера наказания, которую избрали они, для Алексея была пустяком. На полученную уже в Красновидове бумагу об «отлучении» Пешков откликнулся опять же ехидными стихами:

Только я было избавился от бед,Как от церкви отлучили на семь лет!Отлучение, положим, не беда,Ну, а все-таки обидно, господа!В лоне церкви много всякого зверья,Почему же оказался лишним я?

Представьте себе огромный полиэтнический город, в котором невероятно сильна православная духовная миссия, потому что это город в прошлом татарский, мусульманский. Огромное множество церквей, академия, семинария, консистория. И вот в этой массе духовных преступников – убийц, воров, прелюбодеев, вероотступников – точно Божий глаз обращается на юного Пешкова. Какая вокруг него свистопляска! Газета «Волжский вестник» помещает об этом сообщение:

«Покушение на самоубийство. 12 декабря, в 8 часов вечера, в Подлужной улице, на берегу реки Казанки, нижегородский цеховой Алексей Максимов Пешков 32 лет (газетчик переврал, Алексею было лишь 19 лет. – П.Б.) выстрелил из револьвера в левый бок» и т.д.

Задействованы журналисты, доктора, земский смотритель, протоиереи, священники, профессор Духовной академии, монахи. А до этого еще и сторож-татарин, пристав, околоточный. Секретари, написавшие все эти бумаги.

До какой же степени ценилась единичная жизнь и душа человеческая в России в эпоху «свинцовых мерзостей жизни»! Насколько внимательной к единичной личности была эта Система. Да, громоздкая, да, грубоватая. Да, не учитывавшая, что только что отошедшего от шока молодого человека нельзя вести в церковь «на веревочке». Но это была Система, в которой каждый человек был ценен и за каждым наблюдало «государево око».

Сегодня самоубийцу отвезут в морг или в больницу, и никто в городе об этом не узнает.

Структуру имперской Системы простодушно разъяснил Пешкову городовой Никифорыч, позвавший Алешу «в гости»:

«– Незримая нить – как бы паутинка – исходит из сердца его императорского величества государя-императора Александра Третьего и прочая, – проходит она сквозь господ министров, сквозь его высокопревосходительство губернатора и все чины вплоть до меня и даже до последнего солдата. Этой нитью все связано, все оплетено, незримой крепостью ее и держится на веки вечные государево Царство. А полячишки, жиды и русские подкуплены хитрой английской королевой, стараются эту нить порвать, где можно, будто бы они – за народ!»

В Казани Алексей почувствовал на себе сильную руку этой империи, которая приказывала ему (и всей интеллигенции) «не озорничать». Это простодушно выразила деревенская девочка в романе «Жизнь Клима Самгина»: «Зачем вы озорничаете?»

Алеша Пешков после попытки самоубийства именно «озорничал». Скорее всего, в Феодоровском монастыре церковь искала последней возможности контакта с ним, и как знать, окажись на его пути другие священники, сложись иначе некоторые обстоятельства, и из Пешкова выскочил бы его «черт».

Возможно, он даже стал бы монахом. Хотя навряд ли.

Из «Практического руководства при отправлении приходских треб» священника отца Н.Сильченкова читаем «Правило о епитимий»: «Все люди светского звания, присуждаемые к церковному покаянию, проходят сие покаяние под надзором духовных их отцов, исключая тех епитимийцев, прохождение которыми епитимий на месте оказалось безуспешным и которые посему подлежат заключению в монастыри».

Вот о чем Пешкова «упрашивали» в монастыре. Понести монастырское покаяние. Искупить двойной грех: попытку наложения на себя рук и неприличный поступок в отношении священника. Вот почему он пригрозил им, что повесится «в ограде монастыря». Если они его запрут.

Пешков отделался малым из возможных наказаний. Скорее всего, его отлучили от церкви (то есть наложили епитимью, состоящую во временном отлучении от причастия Святых Тайн) действительно на четыре года, как сказал ему об этом при его венчании с Е.П.Волжиной самарский батюшка.

Согласно «Правилам о епитимий», это церковное наказание назначается «отступникам от веры, судя по обстоятельствам, побудившим их на то», на срок от четырех лет «до самой смерти». Все гражданские права у Пешкова сохранялись. Через восемь лет, венчаясь в самарском храме с Екатериной Павловной Волжиной, он формально вернулся в лоно православной церкви. И никогда потом церковь не отлучала его, как отлучила Толстого – до самой смерти или до раскаяния, ибо великий писатель «явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепка была Русь святая» (из «Определения Святейшего Синода от 20—23 февраля 1901 г. № 557 с посланием верным чадам Православной Греко-Российской Церкви о графе Льве Толстом». – П.Б.).