Прогулки с Андреем Толубеевым. Записки театрального дилетанта - Михаил Константинович Зарубин
Не нужно нас останавливать, когда мы едем на дачу. Особенно в этом году, особенно сейчас. Дайте нам отдохнуть, дайте окрепнуть, восстановиться. Плевать нам на кризис в правительстве! Нас не интересует международная обстановка! Не хотим предвыборной компании! Нам надо на дачу!
Там наш источник бодрости. Мы будем за вас голосовать. Мы будем жить судьбами мира, но после. Дайте належаться на траве, наесться шашлыков, наловить рыбешки, настроиться, намахаться топориком, надышаться черемухой, комариным зудом, цветами, отчетливыми звуками в теплой тишине, зеленью над головой. Политики, не трогайте нас. Мы едем на дачу!
Никто в мире так не отдыхает? Ну и ладно. Мы не хотим в этом году на Канары, мы не едем зимой в Куршавель кататься на лыжах. Мы хотим дачи по полной программе! В ней наше спасение и наша надежда…
Глава седьмая
О Боге, о жизни, о сцене
Нам порой не хватало времени наговориться, слишком уж коротким был маршрут наших прогулок. Мы не хотели расставаться, поэтому заходили в небольшой ресторанчик, расположенный в цоколе дома Андрея. В такое позднее время посетителей почти не было, и мы могли говорить, не опасаясь, что нам помешают. Говорили обо всем: о жизни, об актерском мастерстве, о Боге.
— Да, вот и я дожил до того времени, когда никому ничего не нужно доказывать, — говорил Андрей. — А когда-то доказывал, старался сыграть так, чтобы стать вровень со старшими коллегами, ловил взгляды Мастера, таял от похвальных слов. Теперь доказывать некому. Молюсь перед каждым выходом на сцену, прошу дать мне сил и разума. Молитвы нестандартные, я их придумал сам, но какая разница? Если бы спросили, кому именно я молюсь, ответил бы: какой-то не очень понятной мне самому высшей силе, которая ведет меня по жизни, не дает оступиться. То, что такая сила есть — доказано наукой…
В последний год жизни Андрей часто заговаривал о смысле жизни, о Боге, которого он осторожно именовал «высшей силой» — он говорил все это абсолютно искренне, ему невозможно было не верить. Этот вопрос сильно занимал его воображение: он читал соответствующую литературу, размышлял, как мучительно размышляет его литературный герой Кирилл из повести «Наполнение луной»:
«…Больше всего в последнее время Кирилл боялся ночных звонков телефона. Звонков в темноте. Сообщений о несчастьях. Изводился этим. Мучился, даже когда и поводов к ним не предвиделось.
Возвращался домой почти всегда поздно и потому наказывал людям звонить в полночный час и далее. Знал о своем мучении, но другого выхода не видел. Эти звонки становились первыми в наступающем дне. Они выскакивали впереди новой работы и новой усталости и радости. Они первыми сообщали все и узнавали тоже первыми, при том, что весть сама по себе могла быть и запоздалой… Когда предчувствие вести становилось нестерпимым, он начинал думать о физике этих звонков, об их мистическом полете во времени…
Кто-то, кому нужен ты, из ниоткуда (ты же не можешь проверить, где он) нажал на кнопки, повернул диск… И что? Что дальше?
Электроны, волны, поля неведомых частиц — какое отношение они имеют к долетевшему голосу — звонкому и хриплому, полному любви и радости, сожаления и лести, счастья и горя?.. Голос не может не измениться, пройдя через них, соединяясь с ними невидимыми, но влиятельными…И то, что с позволения полей, волн, электронов, кнопок и металлических контактов, и даже рук телефонисток, и еще Бог знает чего, находит нас и обволакивает счастьем или обрушивается роком — все это и есть путешествие души? Душеобмен, которому безразличен способ перемещения в пространстве и который равнодушен к расстояниям, и восход-заход солнца к нему тоже не имеет никакого отношения, но он совсем не безучастен к нашей воле. Но только луна, может быть, привязанная к земле тяготением слабого к сильному, и правит нами, всегда повернутая к нам одной стороной. И мы выбираем любовь или ненависть. Мы даже имеем возможность затаить свои истинные чувства на другой стороне луны. Тот, кто смертельно равнодушен или безнадежно ленив сердцем, вообще не смотрит на небо, а если и закатывает глаза в смертельной тоске, пьяном угаре, или от нечего делать, — ничего там не видит в любое время жизни. Мы вольны положить телефонную трубку, только заслышав чей-то голос, или даже на полуслове, — тем самым тоже совершить насилие, заперев его на миг и навсегда, бросив его в полях и волнах, разрешив бессмысленное столкновение заряженных частиц… И что в этом смятении происходит с душой, с ее оборванным полетом? Что? Большую часть истины мы так никогда и не узнаем…
И еще занимало спокойствие вместилища его чувств к расстояниям — нос к носу, глаз в глаз, руки и шага, верстовых столбов и световых лет, и мигания звезд в другом тысячелетии, но только что увиденном. Восприятие этого мига и есть то самое мгновение, когда ты пребываешь в Аркадии, в той самой безмятежной стране, где ты можешь быть и не быть одновременно. То есть, все зависит от тебя самого, от желания и состояния собственно души. А Бесконечной Вселенной и нашему миру в ней на это наплевать. В конечном счете — это благо. Волнения в полях разрушительны.
Нас только кто-то заказывает во времени, и мы промахиваем его, как тот свет от звезд, который мы видим, задрав ночью голову, а на самом-то деле этих звезд на том месте давно уже нет. Свет идет долго. И звезда уже уплыла дальше в черноту, и ее свет, хотя он и быстрее звука, стремительнее крика, до нас никогда не дойдет. Хорошо, если другие увидят народившееся после нас. Но и они увидят свет, предназначенный не им, а отпущенный нам, вернее, при нас…
Говоря по телефону,
