Моя жизнь - Айседора Дункан
С первого же вечера я стала известна немецкой публике под такими именами, как die göttlichhe, heilige Isadora[54]. В один из таких вечеров из Америки внезапно вернулся Реймонд. Он очень соскучился и заявил, что больше не может жить вдали от нас. Тогда мы возобновили проект, который уже давно вынашивали, – совершить паломничество к священной святыне искусства, поехать в наши любимые Афины. Я ощущала, что нахожусь лишь на пороге изучения своего искусства, и после непродолжительного сезона в Берлине, несмотря на мольбы и горестные жалобы Александра Гросса, настояла на том, чтобы покинуть Берлин. С горящими глазами и сильно бьющимися сердцами мы снова сели на поезд, отправляющийся в Италию, чтобы, наконец, совершить давно откладывавшуюся поездку в Афины через Венецию.
На несколько недель мы остановились в Венеции и с благоговением принялись осматривать церкви и галереи, но, естественно, в ту пору этот город не слишком много значил для нас. Мы во сто крат больше восхищались более интеллектуальной и духовной красотой Флоренции. Венеция не открывала мне своего секрета и всей своей прелести до тех пор, пока несколько лет спустя я не приехала туда со своим стройным смуглым темноглазым возлюбленным. Тогда я впервые ощутила на себе волшебство венецианских чар, но в тот первый визит я испытывала только нетерпение сесть на пароход и отправиться в более высокие сферы.
Реймонд решил, что наше путешествие должно проходить как можно проще; поэтому, отказавшись от больших комфортабельных пассажирских пароходов, мы взошли на борт почтового парохода, небольшого суденышка, курсировавшего между Бриндизи и Санта-Маурой. В Санта-Мауре мы сошли с парохода, так как здесь находилась древняя Итака, а также скала, с которой Сафо в отчаянии бросилась в море. Даже теперь, когда я мысленно совершаю это путешествие, в памяти всплывают строки Байрона, которые вспоминались и тогда:
О, светлый край златой весны, Где Феб родился, где цвели Искусства мира и войны, Где песни Сапфо небо жгли! Блестит над Аттикой весна, Но тьмою жизнь омрачена[55].В Санта-Мауре на рассвете мы сели на небольшое парусное судно, экипаж которого состоял всего лишь из двух человек, и палящим июльским днем пересекли синее Ионическое море, вошли в Амбрасианский залив и высадились в маленьком городке Карвазаросе.
Нанимая рыболовное судно, Реймонд отчасти с помощью жестов, отчасти на древнегреческом объяснил, что нам хотелось бы, чтобы наше путешествие, насколько возможно, напоминало путешествие Улисса. Рыбак, похоже, не очень понял про Улисса, но вид многочисленных драхм побудил его выйти в море, хотя ему явно не хотелось отходить далеко от берега. Он много раз показал на небо, приговаривая: «бум, бум», и пытался при помощи рук изобразить шторм на море, чтобы дать нам понять, что море коварно. И мы вспомнили строки из «Одиссеи», описывающие это море:
Так он сказал и, великие тучи поднявши, трезубцем Воды взбуровил и бурю воздвиг, отовсюду прикликав Ветры противные; облако темное вдруг обложило Море и землю, и тяжкая с грозного неба сошла ночь. Разом и Евр, и полуденный Нот, и Зефир, и могучий, Светлым рожденный Эфиром, Борей взволновали пучину. В ужас пришел Одиссей, задрожали колена и сердце. Песнь V [56]Нет более изменчивого моря, чем Ионическое. Мы рисковали своими драгоценными жизнями, отправляясь в это путешествие, которое могло стать таким же, каким было путешествие Улисса:
В это мгновенье большая волна поднялась и расшиблась Вся над его головою; стремительно плот закружился; Схваченный, с палубы в море упал он стремглав, упустивши Руль из руки; повалилася мачта, сломясь под тяжелым Ветров противных, слетевшихся друг против друга, ударом; В море далеко снесло и развившийся парус и райну. Долго его глубина поглощала, и сил не имел он Выбиться кверху, давимый напором волны и стесненный Платьем, богиней Калипсою данным ему на прощанье. Вынырнул он напоследок, из уст извергая морскую Горькую воду, с его бороды и кудрей изобильным Током бежавшую…И затем,
