Эдвард Радзинский - «Друг мой, враг мой…»
Поезд с туруханцами подходил к станции. Толпа не знала, кого мы встречаем, и не понимала, кому мы приветственно кричим. Но тогдашней петроградской толпе хотелось одного – митинговать. Услышав знакомое – про «жертвы проклятого царского режима и героев великой Революции», народ дружно орал: «Да здравствует!»
Вот так приветственным ревом встретил Петроград вчерашних политических заключенных и среди них – моего друга, безвестного неудачника Кобу…
Я и сейчас вижу, как он первым сходит с поезда – в валенках, в черном пальто и круглой фетровой шляпе с жалким узелком в руках. Темное лицо его стало еще старше. Первый раз за тридцать восемь лет Коба был награжден столь шумными аплодисментами. Он испуганно, как-то затравленно озирался.
Вслед за ним под ликование зевак из поезда появились остальные туруханские ссыльные и главная знаменитость – Каменев. Помню, как Каменев, импозантный, с бородкой, о чем-то говорит с Кобой…
Тут Коба спохватывается и начинает рыться в узелке. Потом торжественно передает Каменеву… носки!
– Не надо, – улыбается Каменев. – В Петрограде не холодно. – И великодушно возвращает носки Кобе.
(В это время повсюду перестали топить – и в поездах тоже. В вагоне было пронизывающе холодно. Бедный мой друг, так и не привыкший в ссылке к холоду, мучился, мерз. Тогда Каменев отдал ему свои единственные теплые носки.)
– Спас ты меня, друг, спасибо. – Коба целует Каменева влажными губами…
Кто бы мог представить, что вот этот полузамерзший, несчастный Коба расстреляет почти всех встречавших его на перроне. И самого Каменева, с которым целовался, и его двух сыновей и жену. Она была тут же, на вокзале, эта барственная дама. Сестра Троцкого…
Сколько раз потом мне придется вспоминать историю Революций и столько же раз – вопль на гильотине несчастного французского революционера: «Революция – бог Сатурн, пожирающий своих детей. Берегитесь! Боги жаждут!» Но про это «Берегитесь!» мы забыли. Мы почему-то были уверены: история, как смерть, нас не касается. Она про других. Впоследствии мы будем говорить об этом с Бухариным в камере. Два старых революционера, отправленных третьим – Кобой в революционную тюрьму.
…Уже давно нет Бухарина, давно нет Кобы. А я все живу, не переставая страдать и надеяться…
А тогда жена Каменева строго взглянула на мужа, прервав благодарности Кобы:
– Нам пора.
Но тот сказал:
– У нас с Кобой есть одно важное дельце… А ты, киска, – смешно: он называл киской эту львицу, злую, яростную, волевую деспотку, – бери извозчика и жди меня дома. – И весьма повелительно обратился к Молотову: – Давайте-ка, батенька, садитесь с нами. И указывайте путь. Мы с товарищем Кобой едем к вам в редакцию…
На крыльях автомобилей, выделенных для встречи туруханцев, лежали солдаты с винтовками, исполняя роль новой почетной охраны.
Я, Коба и Молотов теснились на заднем сиденье, сам же Каменев сел рядом с шофером.
– Откуда автомобиль? – любознательно спросил он у шофера.
– Из царского гаража забрали. На ем Николашка ездил. Его хранцуз-шофер обслуживал, нынче он в бегах. Таперича я.
– А где царь? – поинтересовался Коба.
– В Царском под охраной. И вся семейка с ним.
– Надо же… – прыснул в усы Коба. – Трудно привыкнуть после Курейки – ездить царем…
Несмотря на морозец, на улице было множество людей. Из многих кафе прямо на тротуар были вынесены столики, за ними сидели солдаты с красными повязками, пили чай с калачами, хрустели сахаром вприкуску. «Спасителей Революции» было положено бесплатно поить чаем. Несмотря на утро, по улицам уже брели толпы вооруженных и безоружных людей. И эти толпы все время пели. Революция очень музыкальна. Революционные песни сменялись криками «ура!», крики – революционными песнями. У этих горланящих, еще вчера слоняющихся без дела толп теперь появилась внятная, счастливая цель – искать «народных палачей – полицейских и жандармов» и «окопавшихся контрреволюционеров». По всей столице шли теперь устроенные нашим Советом обыски и аресты представителей прежней власти.
Помню, я возглавлял один из таких обысков. Это была квартира князя Г., директора одного из хозяйственных департаментов. Старик-князь величественно восседал в кабинете за столом и, не обращая на нас внимания, читал книгу в роскошном переплете. Я оставался с ним, пока мои солдатики, как-то робея, пошли обыскивать комнаты. Потом вернулись. И тогда князь, не глядя на них, спросил:
– Закончили, господа?
– Закончили, точно так, – сказал солдатик.
– Тогда часы мои, те, что лежали на камине в гостиной, не изволите ли положить на место?
Я понял: мерзавец нарочно их оставил на камине, точно зная, что его золотые часы солдатики непременно сопрут.
– Отчего же не положить… положим, – смущенно ответил один из солдат и вынул их из кармана, потом, вздохнув, прибавил: – Хоть за труды дайте на чай, барин?
Князь насмешливо посмотрел на меня:
– Если ваш начальник не возражает…
Я готов был провалиться сквозь землю, но… промолчал. Уж очень хотели денег солдатики. И он положил деньги на стол…
Да, уважение к барам еще не прошло у одних. Зато в других уже полыхала революционная ярость.
По дороге Каменев попросил остановить автомобиль у сгоревшего охранного отделения, хотел насладиться… Коба с усмешкой, молча смотрел на обугленные, все еще дымящиеся развалины. В это время из дома напротив выскочил некто очень высокий, дородный, в дорогой шубе, понесся по тротуару вдоль шагавшей по проезжей части толпы.
– Лови! Уйдет, паскуда! – кричал выбежавший за ним маленький матросик.
Тотчас кто-то вырвался из толпы и умело подставил ножку бежавшему. Тот плюхнулся в грязь в своей роскошной шубе.
Матрос подоспел, поднял его за воротник и теперь крепко держал за шиворот. Толпа окружила их. Тот, в шубе, был очень высок и, должно быть, силен. Но почему-то покорно стоял. Лицо, измазанное грязью, торчало над толпою.
– Этого сукина сына, граждане, я знаю, – громко крикнул матрос в толпу, – я долго его искал. Он лично меня допрашивал. В зубы мне тыкал. А таперича вот я его. – И, подпрыгнув, ударил высокого кулаком по зубам. Тот молча сплюнул зубы кровавыми губами.
– Большой ты был начальник, ваше благородие? – закричал матрос. – Плохо тебе сейчас? Отвечать будешь?
Высокий молчал, и матрос, снова подпрыгнув, еще раз ударил кулаком.
– Плохо, – прошептал тот, опять сплевывая.
В этот момент он заметил нас. Глаза его с мольбой уставились… на Кобу! Коба отвернулся, но было поздно. Высокий вырвался из рук матросика и бросился к нему. Я слышал его шепот:
