Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга I - Юрий Александрович Лебедев
«… семья готовилась к отъезду. Ибо стало известно, что в результате «дела врачей» (в результате сомневаться не приходилось) всех евреев будут перемещать на Дальний Восток, чтоб тяжким трудом на благо своего социалистического отечества они могли искупить вину своих соплеменников: врачей-вредителей.[280] Мы продали пианино, на котором я все равно не умел играть, и которое было бы глупо тащить через всю страну – даже если б и разрешили; отца выгнали из армии, где он прослужил всю войну, и на работу нигде не брали; работала только мать, но и она держалась на волоске. Мы жили на ее зарплату и готовились к депортации, и по рукам ходило письмо, подписанное Эренбургом, Ботвинником и другими видными советскими евреями, которое гласило о великой вине евреев перед советской властью и которое со дня на день должно было появиться в «Правде»».[281]
Так что разные слухи о возможной депортации в разные места с разной интенсивностью циркулировали среди «простого народа». А знали об этом точно только в очень узком кругу очень высокого политического уровня – Политбюро, МВД. Ну, и, конечно, ГРУ.
Я написал «конечно», поскольку не могу себе представить, что планируемые мероприятия такого масштаба МВД никак не обсуждало с руководством ГРУ. Но даже если и так, то трудно предположить, что «по своим каналам» ГРУ не заметило подготовки к такому мероприятию у своих коллег-силовиков.
Вот редкое прямое свидетельство существования таких планов сотрудника МГБ Н. Н. Полякова:
«В конце сороковых, начале пятидесятых годов было принято решение о полной депортации евреев. Для руководства этой акцией была создана комиссия, подчинявшаяся только Сталину. Председателем комиссии Сталин назначил Суслова, а секретарем был я, Поляков. Для приема депортируемых в Биробиджане (в частности) форсированно строились барачные комплексы по типу концлагерей, а соответствующие территории разбивались на закрытые секретные зоны».[282]
Архивы, в которых содержались материалы работы этой сталинской комиссии, конечно же, подверглись тщательной чистке и в хрущёвские времена (было выделено к уничтожению в 1950 г. – 30,7 млн. дел, в 1955 г. – 68,1 млн. дел, 1957 г – 87,1 млн. дел, в 1959 г. – 87,8 млн. дел)[283] и во времена «падения КПСС» в 1991 году.
Вот некоторые подробности об этом от Главного государственного архивиста России 1990–1996 гг. Рудольфа Психоя:
«23 марта 1991 года было принято постановление Секретариата ЦК КПСС «О некоторых вопросах обеспечения сохранности документов Архивного фонда КПСС». Впрочем, речь в этом документе шла о другом – о необходимости уничтожения части документов.
Процитирую постановление:
«В последнее время усиливается опасность захвата партийных архивов антикоммунистическими и антисоветскими силами и использования документов КПСС в деструктивных целях. В этой связи уже сейчас приняты меры по усилению охраны партийных архивов в ЦК компартий Латвии и Литвы, в обкомах партии областей Западной Украины. Однако возникает необходимость более масштабных действий, позволяющих обезопасить архивы КПСС».
Средством «обезопасить архивы» (точнее, организации, создавшие эти документы) должен был стать новый этап «чистки» архивов: «провести экспертизу научной и практической ценности документов Архивного фонда КПСС периода 1946–1985 годов, выделив из него документы… не подлежащие постоянному хранению».
Работа началась. Выступления в прессе против уничтожения документов в расчет не принимались. Экспертизу успели осуществить в 64 республиках, краях, областях страны. Было выделено к уничтожению 6 569 062 архивных дела. Фактически успели уничтожить 2 324 213 дел».[284]
Неудивительно, что после таких чисток архивов сохранилось так мало документальных следов планировавшегося в 1953 году «государственного еврейского погрома».
То, что задумано было именно «общегосударственное дело», оставило следы в немногочисленных свидетельствах очевидцев, сохранивших в памяти факты, документы о которых были уничтожены в архивах. Об одном из них, относящемуся к Литве, рассказал Герой Советского Союза Григорий Ушполис, работавший тогда в аппарате ЦК КП Литвы:
«Вызвал меня тогда к себе руководитель отдела И. Белинский. Он был партийным функционером со сложным характером. И вот он поручил мне поехать на товарную станцию проверить, в каком состоянии находятся эшелоны для отправки людей. Ознакомился на месте с пустыми вагонами. Они были далеки от готовности. Шедший со мной начальник товарной станции заявил, что, мол, «жиды» смогут и в таких вагонах отправиться на вечный покой… Мне стало ясно, что он считал меня литовцем. Поэтому был так откровенен…».[285]
Вот почему особое значение в качестве независимого косвенного свидетельства планов депортации евреев имеет письмо Ж. А. Коваля руководству ГРУ от 7 марта 1953 года.
Вот полный текст черновика этого письма, сохранившегося в семейном архиве:
7 марта, 1953[286]
Дорогие товарищи!
Обращаюсь к Вам в связи с трудным положением, в котором я оказался.
Как Вам вероятно известно, в конце сентября 1952 г. я окончил аспирантуру Московского химико-технологического института им. Менделеева. Меня Министерство Высшего Образования должно было направить на работу, но комиссия, которая занималась распределением, не направила меня никуда, а решила «оставить вопрос открытым». Чтобы помочь мне, в Менделеевском институте мне дали временную работу пока я не найду себе место. Я был оформлен в качестве старшего лаборанта, а потом временно зачислен на должность младшего научного сотрудника отдела научно-исследовательских работ, который ведёт исследования на договорных началах для разных заводов и учреждений.
Помочь найти мне постоянное место работы взялись мой бывший руководитель проф. И. Н. Кузьминых и начальник гл. упр. Химико-технологических вузов М.В: О. т. Н. С. Торочешников, но, несмотря на их рекомендаций, мне везде отказывали (так, длительные переговоры с институтом научной информации академии наук и с институтом холодильной промышленности в конце концов ни к чему не привели). От меня не скрывали, что трудность оформления на работу возникают из-за «анкетных данных». Наконец директор Менделеевского института согласился зачислить меня постоянно на занимаемую мной временно должность младшего научного сотрудника О. Н. И.Р, но не прошло и двух месяцев, как 23 февраля – в день Советской Армии – я был уволен. Официальная версия увольнения – отказ заказчика от договора на научно-исследовательскую работу.
Теперь я без работы и без перспектив нахождения работы.
Я не хотел Вас беспокоить, но теперь обращаюсь к Вам потому, что не вижу выхода из создавшегося положения
