Владимир Набоков - Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона

В.

Уэллфлит, Кейп-Код

Массачусетс

3 июня 1950

Дорогой Володя. <…>

(2) Что до улицы и луны, которые Чехов в порыве мазохизма, столь свойственного русской литературе, превратил в жертвы глагола, вместо того чтобы сделать их, как следовало бы, его властителями, — ты дал мне два внятных объяснения, ни одно из которых ситуацию не проясняет. Дело же все в том, что это очередной пример одного из нелепых отклонений от нормы, которыми так богата русская грамматика. Когда наши просвещенные проконсулы придут на помощь этой несчастной стране, предлагаю себя на должность Секретаря колониальной культуры, дабы устранить подобные нелепости, объявив их незаконными и наказывая за них тюремным заключением.

(3) Относительно «Доктора Джекила и мистера Хайда». Я попробовал прочесть Руэлу и эту повесть, но и она не показалась мне верхом совершенства. Хотя «Джекил», несомненно, выше уровнем [«Острова сокровищ». — А. Л.], мне эта повесть нравится меньше, чем «Уильям Уилсон» По, у которого Стивенсон, думаю, ее позаимствовал. Если уж на то пошло, я предпочитаю «Дориана Грея». Не понимаю, чем «Джекил» хорош. Люди иногда испытывают интерес к второстепенным иностранным авторам, которые для них значат совсем не то, что для соотечественников этих авторов. Не могу постичь, почему ты восхищаешься «Джекилом» и не любишь Черного монаха и Вия, который, по-моему, самый безукоризненный рассказ о сверхъестественном из всех, какие мне приходилось читать. Кстати, Дама с собачкой, на мой вкус, перехвалена. Думаю, своей популярностью рассказ (в Советском Союзе недавно вышло подарочное иллюстрированное издание) обязан тому, что это единственный из поздних рассказов Чехова о любви, которая не вызывает одних только горьких чувств, не погрязает в пошлости. Архиерей, которого я прочел только что, — шедевр.

Все эти темы мне немного надоели, и, по-моему, нам надо начать что-то новое. Дай мне знать о своих передвижениях. Вот наш окончательный план: 15-е — Бостон; тогда же, во второй половине дня, Елена отправляется в Сент-Пол, Розалинда, Руэл и я — в Утику, а оттуда — в Талкотвилл и все, скорее всего, возвращаются обратно в воскресенье. С вами же рады будем встретиться в любое время. Желаю удачи у зубного.

ЭУ.

27 августа 1950

Дорогой Кролик,

слышал от кембриджских друзей, что твоя пьеса [«Синий огонечек». — А. Л.] прошла превосходно. Вещь прелестная и вполне заслуживает оглушительных рукоплесканий (oglushitelnyh rukopleskanij — последний раз грешу транслитерацией).

После нескольких фальстартов мы в Кейп-Код так и не выбрались. Cela devient comique[144].

Дмитрий пять недель пробыл на курсах ведения диспутов для старшеклассников в С. 3. [Северо-Западном. — А. Л.] университете и стал еще выше ростом, чем был: сейчас в нем 6 футов 5 дюймов. В теннис мы играем каждое утро, и оба в великолепной форме.

Пишу на бегу, т. к. чудовищно занят: держу корректуру «Убедительного доказательства» (отдельные главы ты видел в «Нью-Йоркере»), проверяю французский перевод (который сделала секретарша Жида) «Себастьяна Найта» и исправляю для своего (надвигающегося) курса негодный перевод «Госпожи Бовари», вышедший по-английски в издательстве Рейнхарта.

С любовью

В.

Уэллфлит, Масс.

8 сентября 1950

Дорогой Володя,

жаль, что вы до нас так и не добрались. Теперь, боюсь, уже нет надежды, что вам удастся выбраться.

Несколько нью-йоркских режиссеров, в том числе и Театральная гильдия, предложили мне поставить «Синий огонечек» — поэтому (если только русские не сбросят на нас бомбу) пьеса обязательно пойдет зимой. Мне немного не повезло с маленькой англичаночкой{147} в роли моей циничной героини (хотя она и способная, мастеровитая актриса, но умом не блещет). На репетиции англичанка могла вдруг прервать монолог, который, по ее мнению, оскорбляет христианскую веру, и сказать: «Эти слова мне не по душе. Если честно, это, по-моему, дурной вкус». Она наотрез отказалась произносить антианглийскую, якобы, реплику, где что-то говорилось о движении за освобождение Греции, которое «было подавлено британцами с помощью американских танков», хотя это исторический факт. Во время последнего спектакля две сидевшие в зале католички вышли из театра, направились прямиком в кассу и, сославшись на то, что пьеса наносит оскорбление их вере, потребовали назад деньги. Собираемся впредь устроить складчину на тот случай, если подобные истории возникнут в Нью-Йорке.

Мне не нравится, как ты назвал свои воспоминания; название не годится ни по колориту, ни по сути. К тому же оно введет в заблуждение читателей и сведет с ума книгопродавцев.

Кстати, я только что беседовал с отцом Джеффри Хеллмана{148}, он много лет назад приобрел неизданные бумаги и письма Стивенсона. В них содержится множество сенсационных вещей. На основании этих документов он написал книгу, которую собирается мне прислать, и, если тебе интересно, я ее тебе переправлю. Тебе известно, к примеру, что жена Стивенсона, настоящая фурия, перлюстрировала его рукописи и вместе с некоторыми его друзьями после его смерти создала миф о его мягкотелости и сентиментальности? Судя по книге Хеллмана, «Доктор Джекил» задумывался не как моральная притча, а как нечто более беспристрастное; поначалу мистер Хайд изображался с большим сочувствием. Хеллман пишет, что Стивенсон стыдился этого произведения — в его окончательном виде.

Генри сегодня отправился в Кембридж — будет учиться в МТИ [Массачусетсом технологическом институте. — А. Л.]. Руэл на следующей неделе идет в школу. Елена измучилась от летней суматохи. На следующие выходные собираемся в Нью-Йорк. Ты там случайно не окажешься?

Тебе не попадался перевод «Госпожи Бовари», выполненный дочерью Карла Маркса, — первый на английском языке? Если интересно, у меня есть лишний экземпляр.

Всегда твой

ЭУ.

802 Е. Сенека-стрит

Итака

18 ноября 1950

Дорогой Эдмунд,

только сегодня выдалась минута поблагодарить тебя за твою книгу{149} (Вера присоединяется) — но «лучше поздно, чем никогда, сказала женщина, опоздавшая на поезд» (старый русский анекдот — «с бородой»). В ней много превосходных вещей, особенно хороши издевательства и шутки. Как и большинству хороших критиков, боевой клич тебе удается лучше, чем песнопение. Настанет день, когда ты вспомнишь с изумлением и жалостью свою слабость к Фолкнеру (и к Элиоту, и к Генри Джеймсу). В твоей статье о Гоголе и обо мне содержатся вещи (добавленные? измененные?), которых я, если мне не изменяет память, в первом варианте не видел. Последняя строчка вызывает у меня протест.{150} С избитым английским языком Конрад справляется лучше меня, зато я лучше знаю другой английский. Конрад никогда не опускается до моих промахов, но штурмовать мои словесные высоты ему не под силу.