Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России

Бестужев при желании мог бы облечь горькие пилюли и в платиновую обложку, но всё дело было в том, что он был решительно настроен на то, чтобы «угостить» маркиза именно горькими пилюлями.

В конце июля — начале августа 1743 года вице-канцлер занемог и попросил кабинет-секретаря императрицы барона И.А.Черкасова организовать приём у Елизаветы Петровны секретарю КИД И.О. Пуговишникову. Черкасов сделал на обороте письма вице-канцлера ядовитую помету: «Как Вашему Сиятелству не можетца, так и мне в баню хочетца» и предложил Бестужеву послать вместо себя на доклад к императрице другого кабинет-секретаря, Карла фон Бреверна.

Маркиз Шетарди исчез с ощущением горечи и во рту, и в сердце, но оставался его агент Лесток, который сильно беспокоил Бестужева. Лесток имел больше возможностей бывать наедине с императрицей, нежели вице-канцлер или любой другой министр. Лейб-медик мог в одну минуту разрушить то, что Бестужеву удавалось внушить Елизавете в редкие минуты аудиенции. Австрийский посланник Петцольд в своих воспоминаниях приводит жалобы Бестужева на непостоянство императрицы и постоянное её общение со своим лейб-медиком:

«Недавно у государыни сделалась колика… был позван Лесток, и чрез несколько времени ввели к императрице Шетарди, с которым у них было какое-то тайное совещание, а когда пришли министры, она начала им объявлять новые доказательства, почему дружба Франции полезна и желательна для России… Но князь Кантемир пишет из Парижа в каждом донесении, чтоб ради Бога не доверяли Франции, которая имеет в виду одно — обрезать крылья России… Могу ли я после этого по долгу и по совести быть за Францию? И не заслуживаю ли я вместе с братом сожаления, когда государыня, несмотря на мой прямой способ действия, слушается всё-таки Лестока и Шетарди…»

Впрочем, Алексей Петрович скоро «приноровился» к непостоянству Елизаветы и стал искать к ней не прямые, а более хитрые, окольные пути и постепенно переигрывать Лестока. Лейб-медик, полагая себя главным виновником восхождения Елизаветы на трон, вёл себя самоуверенно и дерзко, считая себя непогрешимым и единственным советником императрицы. Лейб-медик говорил тому же Петцольду, что очень надеялся, что старший Бестужев «образует» младшего, но этого не произошло. Он считал обоих братьев лентяями, людьми ограниченными и трусливыми, которые во всём руководствуются лишь предрассудками, своекорыстием и злобой. Обоюдное неприятие между Бестужевым и Лестоком должно было рано или поздно найти свой выход, и он произойдёт.

Отсутствие Шетарди вовсе не означало, что Франция прекратила свои происки против России и её вице-канцлера. Бестужев не переставал повторять Елизавете, что на Францию ей необходимо смотреть через призму донесений Антиоха Кантемира из Парижа, но это пока мало помогало, потому что императрица продолжала видеть русско-французские отношения сквозь розовые очки маркиза Шетарди.

В Петербурге между тем продолжал действовать официальный, настоящий, посланник Франции — Луи д'Юссон д'Аллион, обладавший не меньшими амбициями, нежели убывший из России Шетарди. В июле 1743 года он сообщал в Париж, что вместе с гофмаршалом великого князя Петра Фёдоровича Оттоном Бруммером и Лестоком, невзирая на «кредит» Бестужевых и английского посланника Уича, имеет важное влияние на решение шведских дел. В частности, эти двое господ заблокировали проект женитьбы на английской принцессе только что водворённого по воле России шведского наследника трона. «Господа Бруммер и Лесток мне сказали, что они недавно склонили царицу писать принцу, чтоб он не думал более об этом браке, — писал д'Аллион. — Оба по моему наущению и собственным выгодам удвояют усилия, чтобы низвергнуть Бестужевых… и поручить заведование иностранными делами генералу Румянцеву, господину Нарышкину… или князю Кантемиру…» После лопухинского дела «голос Бестужева и его шайки», по словам д'Аллиона, «очень слаб теперь».

В сентябре 1743 года по указу Елизаветы Петровны над французской миссией был установлен карантин: в миссии заболел оспой секретарь Мондемер, и императрица распорядилась, чтобы Бестужев-Рюмин «пристойным образом» дал знать французскому посланнику, что её двор не будет его принимать минимум в течение полутора месяцев. Кажется, способ оповещения д'Аллиона оказался на практике не очень пристойным: ноту о карантине вручил ему слуга оберцеремониймейстера Франц Матвеевич Санти.

…Но кроме французской головной боли у вице-канцлера появилась голштинская. Во-первых, совершенно внезапно для всех голштинский «чёртушка» и великий князь Пётр Фёдорович был объявлен наследником Елизаветы. Об этом заранее знали только Лесток, новгородский архиепископ Амвросий Юшкевич (1690–1771) и появившийся при дворе великого князя Петра Фёдоровича голштинец Оттон Ф. фон Брюммер (Бруммер)[51]. Именно гофмаршал Петра Фёдоровича Бруммер при содействии Лестока затеял возвести на шведский трон ещё одного голштинца — епископа Любекского Адольфа-Фридриха (1710–1771), дядю великого князя Петра Фёдоровича, что сильно осложнило действия Бестужева на русско-шведских мирных переговорах. Вице-канцлер выступал за жёсткие условия мира со шведами вплоть до оставления за Россией завоёванной Финляндии, а теперь, чтобы заставить шведов принять к себе Адольфа-Фридриха, Россия как победитель, чтобы буквально «всучить» шведам неудобного кандидата, должна была умерить свои требования.

При всём этом Бестужев проявлял косвенную заботу о наследнике. В письме от 7 сентября 1744 года он напоминает Черкасову о том, что великому князю до сих пор не переведены 70 тысяч рублей. Вице-канцлер пишет, что он волнуется не за самого Петра Фёдоровича, а за интересы государства Российского: деньги нужны герцогству Голштинскому, поскольку в противном случае герцогство, согласно уставу Священной Римской империи, будет у Петра Фёдоровича отнято.

Преуспевший в своих усилиях посадить на трон Швеции угодного кандидата, русский двор должен был теперь позаботиться об её обороне. Такая перспектива мало нравилась вице-канцлеру Бестужеву. Он справедливо негодовал, что «сии скоропостижныя голштинския угрозы впутать могут в новую войну», которая будет «без всякой прибыли». Цитируя слова английского посла С. Уича, братья Бестужевы надеялись, «предлагая Ея Величеству только один шаг за другим, незаметными ступенями довести её до выполнения всего плана их, который как нельзя более удовлетворителен».

Однако послать в Швецию корпус во главе с генералом Кейтом[52] всё-таки пришлось, и у Швеции до войны с Данией дело не дошло. Маркиз Шетарди хвастался тем, что лично сочинил проект инструкции генералу Джеймсу Кейту, возглавлявшему контингент русских войск в Швеции. Бестужев возмущался: «Неслыханное в свете дело, чтоб в совете по проекту иностранного министра оканчивалось и всё, что в оном прибавлено или происходило, ему точно известно. Генерал Кейт в су мнении будет, по каким указам ему исполнять: по отправленным ли из коллегии Иностранных дел или как по Шетардиеву составлению…»