А. Вязигин - Григорий VII. Его жизнь и общественная деятельность

Эти расспросы истощили измученного старца; он видимо угасал, и когда грозный призрак смерти предстал пред ним, у Григория вырвался предсмертный вопль. Он произнес свои последние бессмертные слова: “Я любил справедливость и ненавидел неправду, и за это умираю в изгнании”. “Ты не можешь, папа, – возразил один кардинал, – умереть в изгнании, потому что получил от Христа и апостолов все народы в наследие и даже окраины земли во владение”. Но Григорий не слышал этих ободряющих слов: великая душа уже покинула юдоль плача и стенаний.

Так окончил 25 мая 1085 года свою многотрудную жизнь Григорий VII. Долго искренность и чистоту его намерений не сознавали даже продолжатели его дела, папы XII и XIII столетий, впрочем, шедшие только к мировому господству ради господства, долго только в Салерно чтили его как святого мученика и исповедника. Лишь в 1609 году его останки перенесены были из небольшого склепа в Салернский собор, и папа Григорий XIII, глубокий его почитатель, назначил 25 мая праздником в честь нового святого. Но только в 1728 году папа Бенедикт XIII объявил, что весь христианский мир должен чтить день, посвященный памяти Григория VII. Немедленно же во Франции, Неаполе и Бельгии поднялось волнение: парламент и епископы запретили исполнять предписание Бенедикта. В Германии князья не хотели и слышать о нововведении: снова появились мелкие сочинения, преследующие с пламенной ненавистью великого мученика идеи, не нашедшего успокоения даже в могиле. И в наше время нередко тревожат злыми наветами его прах.

Заключение

Строго говоря, Григорий VII не внес в мир ничего нового, им самим созданного: идеалы, его воспламенявшие, назревали, как известно, веками, и он сделал только наиболее решительную попытку к их воплощению. Тем не менее мировое значение его миссии чрезвычайно велико. Он принадлежит к тем гениям, которые дают направление колеблющимся тысячам и направляют умы в ту или другую сторону. Своей мирообъемлющей деятельностью он определил все дальнейшее течение истории папства и тесно связанное с ней развитие Запада. Он оставил своим преемникам завет – добиваться господства над миром ради спасения человечества, и создал церковно-политическую систему, представлявшую собой удивительное смешение начал ветхозаветной теократии и идей, выработанных древнеримским императорством. Только впоследствии несколько родственный ему гений Иннокентия III обнял и завершил ее. Правда, последовала упорная борьба, видоизменяясь, дожившая до наших дней. Сначала папство победило, но ненадолго: окрепнувшее чувство свободы, дух исследования, пробужденные гулом этой борьбы, стряхнули тяжелые путы, наложенные на народы железной рукой Григория и продолжателей его дела. Свобода совести восстала против гнета закованных в тесные рамы доктрин; права личности, порабощенной и поглощенной в теократии, взлелеянной Григорием, занимают с течением времени первое место. Эти два руководящие начала делают невозможным осуществление идей великого папы или извращают их. Безбрачие повело к тайному разврату; симония процветала под другим именем; устранение светской власти от замещения духовных должностей и апостольского престола вызвало упадок духовенства: место прежних иногда очень образованных и вообще не чуждых просвещению пастырей заняли дикие невежественные монахи; поток грубейшего суеверия надолго наводнил Европу; на освобожденном от ига императоров престоле римских епископов появляются избранные кардиналами такие чудовища разврата, как Иоанн XXIII и Александр IV. Стало быть, преобразования Гильдебранда не спасли церковь вместе с человечеством и сделали неизбежным появление обновителей вроде Арнольда Брешианского, Бруно, Гуса, Савонаролы, Лютера, реформа которого была вызвана преобразованиями Григория. Да и светская власть отомстила за попрание своих прав авиньонским пленением пап. Кроме того, запрещение светской инвенституры обусловило в отдаленном будущем полное отчуждение от церкви ее имуществ и прекращение светской власти пап. Но и теперь папство не отказалось от своих притязаний: в последние годы оно мечтает завладеть обновленным миром при помощи славянства, которое еще Григорий, в своих, конечно, видах, спасал от объединяющих и поглощающих стремлений немецкого императорства. Не в одних только отношениях к славянским народам Григорий предугадывал, так сказать, будущее направление исторической жизни. Он всюду шел за духом времени: начал борьбу за освобождение от неверных Испании, толковал о крестовом походе на турок и соединении церквей; наконец, только в наши дни (на ватиканском соборе 1870 года) провозглашены догматы о папской непогрешимости и о непорочном зачатии св. Девы, которые проводил Григорий в своих письмах. Сама неудача его в высшей степени поучительна, как непреложное доказательство неосуществимости мечтаний об объединении человечества. Даже на почве религии ему не удалось воплотить идею всесветной державы: коренные свойства человеческой природы и сила вещей победили гения. Но влиянием на ход исторического развития не исчерпывается все значение жизни и деятельности Григория VII. Он представляет собой высокий образец человека идеи, глубоко верящего в то, что он делал и говорил. Правда, средства его зачастую были весьма непохвальны, но они вытекали из состояния общества, обусловливались духом времени.

Сверх того, он никогда не считал их безукоризненными, казнился и мучился, жертвовал собой для торжества того, что считал истиной, асознательное и искреннее самопожертвование, хотя бы проистекающее из заблуждения, служит признаком благородной и высокой души. Природа человека полна противоречий, природа гения – в особенности. И в Григории жили рядом непримиримые крайности: искусный политик, неустанный деятель, воин в душе, царь по призванию, он на высоте апостольского престола вздыхал о монастырской келье, об отречении от греховного мира. Мягкий и кроткий, он плакал, утешая друзей в несчастьях, от умиленья не мог без слез совершать богослужения. Зато как часто бывал он не в меру жесток и суров! Впрочем, он обыкновенно миловал и прощал личных врагов, не зная лишь пощады для “противников св. Петра и римской церкви”. Немногие, как Дамиани, правильно ценили Григория, называя его “святым сатаною”, “враждебным другом”, указывая тем самым на противоречия его природы. Действительно, он умел как бы волшебством приковывать к себе сердца окружающих, но они из безусловных почитателей нередко становились его озлобленнейшими врагами. Так отпали от него Дамиани, Дезидерий, клюнийцы... Подвергая осуждению симонистов и нарушителей канонов, он необыкновенно быстро делал их доверенными лицами, если замечал их способности и пригодность к делу, чем вводил многих в соблазн. Зато не щадил людей прежде близких, но попавших в немилость: даже после смерти он не давал им прощения. Он вообще питал пристрастие к мужественным и твердым людям и прощал им непокорность и даже преступления: так щадил он Вильгельма Завоевателя; присудил одного убийцу к отсечению правой руки, но отменил наказание, когда преступник смело положил руку под сверкающий топор. Он не гнушается близких связей с иудеями и в то же время строго-настрого проповедует нетерпимость по отношению к ним: “Подчинять христиан евреям, – пишет Григорий, – равносильно угнетению церкви Христовой, возвышению сатанинской синагоги”. Стало быть, израильский Бог был в его глазах сатаною, а мусульманский, как известно, истинным Богом. Наряду с подобным свободомыслием он верил в свое божественное призвание, в свое непосредственное общение с небом, в видения св. Марии и св. Петра, в свой дар пророчества, а иногда впадал в отчаяние, желая смерти, сомневался в своем спасении. Он постоянно толковал об исконной греховности человеческой природы, но думал, что тот же человек делается святым и непогрешимым, раз вступит на апостольский престол. Верховный служитель христианского Бога, он уподобляет себя императору языческого Рима, бывшему и светским владыкой, и великим жрецом, ставит в связь римскую церковь с римской республикой. Он, как папа, называет себя в письмах “рабом рабов божьих”, а апостола Петра считает “императором и властелином всей земли” и в то же время вполне отождествляет себя с “князем апостолов”. Отождествляя себя с апостолом Петром, неоднократно возвещая, что св. Дух глаголет его устами, Григорий вместо любви и прощения, заветов Богочеловека проповедовал убийства, пожары и грабежи и не замечал этого страшного, бьющего в глаза противоречия. Чем шире открывалось поле деятельности, тем сильнее жаждал он своего торжества и становился непреодолимо упорным. Стойкий, непоколебимый, он иногда делал вид, что идет на уступки, хитрил, позволял себе двуличничать, чем ускорил и обусловил свое падение, подверг себя заслуженным укоризнам.