Наталья Горбачева - Серафим Саровский

Однажды отец Серафим дал сестрам, работавшим у него, луковицы для посадки на приготовленные грядки, что они и исполнили поздно вечером. Наутро же батюшка послал их срезать лук. Сестры улыбнулись, думая, что искушает их батюшка. Наконец решились сказать ему: «Что это вы, батюшка, ведь только вчера вечером лук сажали!» А он отвечает: «А вы пойдите, пойдите!» Приходят — и глазам не верят: лук в одну ночь пустил длинные зеленые стрелки. Он был необычайно вкусен и произвел не одно исцеление.

Случилось так, что одна сестра обители была у батюшки в келье и удостоилась вместе с ним молиться. Вдруг в келье сделалась такая тьма, что она страшно напугалась и пала ниц на пол. Когда же опомнилась, то батюшка приказал ей встать. «Знаешь ли, радость моя, — сказал отец Серафим, — отчего в такой ясный день сделалась вдруг ужасная тьма? Это оттого, что я молился за одну грешную умершую душу и вырвал ее из рук самого сатаны. Он за то так и обозлился на меня, сам сюда влетел — оттого-то здесь так потемнело». Сестра такими словами закончила свой рассказ: «Вот как еще на земле-то была сильна молитва его, а теперь же на Небе у Господа все, что ни попросит, — может».

Старица Матрона Плещеева рассказывала. Случилось так, что по слабости своего здоровья и дьявольскому наущению она пришла в полное смущение и уныние и решила тихо уйти из обители. Отец Серафим, провидев ее искушение, вдруг прислал за ней. Когда она пришла к нему в келью, он утер ее слезы платком, говоря: «Матушка, слезы твои недаром капают». Потом подвел к любимой своей ей иконе «Умиление» и сказал: «Приложись, матушка, Царица Небесная утешит тебя!» Она приложилась к образу и почувствовала, что совершенно оживотворилась и уныние прошло.

На следующий день старец благословил ее прийти к нему в «дальнюю пустыньку». Назавтра, подходя к назначенному месту, сестра увидела, что отец Серафим сидит около своей кельи на колоде и возле него стоит ужасной величины медведь. Матрона закричала: «Батюшка, смерть моя!» — и упала. Отец Серафим, услышав крики, ударил медведя и махнул ему рукой, и тот, как разумный, пошел сразу в ту сторону, куда показал ему старец. Батюшка Серафим подошел к своей сиротке со словами: «Не ужасайся и не пугайся!» Но она продолжала кричать. На это старец отвечал: «Нет, матушка, это не смерть. Смерть от тебя далеко, а это радость!» Потом, помолившись, посадил гостью и сам сел.

Как только сели — снова медведь вышел из чащи и лег у ног отца Серафима, который обращался с ним, как с кроткой овечкой, кормил его из своих рук хлебом. Лицо батюшки было светло, как у ангела, и радостно. И сестра успокоилась. Когда она совсем пришла в себя, отец Серафим подал ей оставшийся хлеб и просил покормить самой. Она так и сделала, и «с таким утешением, что желала бы еще кормить его, ибо зверь был кроток и ко мне, грешной, за молитвы отца Серафима».

Матрона подумала, как ей рассказать об этом страшном чуде сестрам. Но на ее мысли отец Серафим сам отвечал: «Нет, матушка, прежде одиннадцати лет после моей смерти никому не поведай этого, а тогда воля Божия откроет, кому сказать».

Спустя долгое время случилось Матроне зайти в келью, где по благословению старца крестьянин Ефим Васильев занимался живописью. Увидев, что он как раз рисует почившего давно отца Серафима, Матрона вдруг сказала: «Тут бы по всему прилично написать отца-то Серафима с медведем». — «Как так?» И она первому ему рассказала о дивном событии. Прикинули — точно одиннадцать лет прошло. Надо заметить, что многие посторонние видели отца Серафима с медведем, но это были лица неизвестные и документальных свидетельств не оставили.

Пример необычайного послушания до самой смерти явила Елена Васильевна Мантурова, которой святой старец предсказал, что прославится она в лике святых и нетленные мощи ее будут лежать в Дивееве («Четверо столпов — четверо мощей»).

Ее брат, Михаил Васильевич Мантуров, заболел злокачественной лихорадкой, будучи вдалеке от Сарова. Он написал письмо Елене Васильевне, поручая спросить отца Серафима, как ему быть. Батюшка велел передать ему, чтобы он разжевывал горячий мякиш хорошо испеченного хлеба. Тем он исцелил Мантурова. Вскоре он позвал к себе Елену Васильевну, которая явилась к нему в сопровождении своей послушницы и церковницы Ксении, и сказал ей: «Ты всегда меня слушала, радость моя. И вот теперь я хочу дать тебе одно послушание. Исполнишь ли его, матушка?» «Я всегда вас слушала и всегда готова слушать», — ответила Елена Васильевна. «Вот видишь ли, матушка, Михаил Васильевич, братец-то твой, болен у нас, и пришло время умирать… умереть надо ему, матушка, а он мне еще нужен для обители-то нашей, для сирот… Так вот послушание тебе: умри ты за Михаила Васильевича, матушка!» «Благословите, батюшка!» — ответила Елена Васильевна смиренно и как будто спокойно.

Отец Серафим после этого долго-долго беседовал с ней, касаясь вопроса смерти и будущей вечной жизни. Елена Васильевна все слушала молча, но вдруг смутилась и произнесла: «Батюшка! Я боюсь смерти». «Что нам с тобой бояться смерти, радость моя, — ответил отец Серафим. — Для нас с тобой будет лишь вечная радость».

Простилась Елена Васильевна со старцем и только лишь вышла за порог кельи, тут же и упала. Старец покропил ее святой водой, она очнулась. Вернувшись домой, она заболела, слегла в постель и спокойно сказала: «Я больше не встану».

Три дня всего проболела Елена Васильевна, особоровалась и по возможности часто причащалась. Трое суток она постоянно была окружена видениями и рассказывала — связно и несвязно — о том, что вокруг нее происходило. На исповеди же отцу Василию Садовскому она поведала о них явно, предупредив, что не должна была рассказывать этого ранее.

К Елене Васильевне приходила Царица Небесная «неизреченной красоты» и водила ее по прекрасному дворцу, показывая судьбу всех бывших, настоящих и будущих дивеевских сестер. Ей были явлены все имена, но запрещено называть их на земле. Во дворце было четыре зала. В первом находились «именитые сановники и необыкновенной красоты юноши». Про них сказала Великая Госпожа: «Это мои благочестивые купцы». Во втором зале — еще более прекрасном, чем первый, были молодые девушки, одна другой лучше, с двумя и тремя венцами на головах. Среди них Елена Васильевна узнала и себя. В третьей зале, несравненно менее светлой, находились все бывшие и будущие сестры Серафимовой обители, только венцы их не столь блестели. Четвертая зала была полумрачная, наполненная также сестрами, которые или сидели, или лежали, иные были скорчены болезнью и без всяких венцов, со страшно унылыми лицами, и на всем и на всех лежала печать болезни и невыразимой скорби. «А это нерадивые! — сказала Царица. — Видишь ли, как ужасно нерадение. Вот они и девицы, а от своего нерадения никогда уже не могут радоваться!»