Герман Титов - 700.000 километров в космосе (полная версия, с илл.)

Космический корабль пошёл на семнадцатый виток, но внимание моё не ослабевало ни на минуту. В наушниках послышался тёплый выразительный голос Главного Конструктора:

— Готовы ли к посадке?

Не задумываясь, я ответил:

— Готов!

Честно говоря, мне уже захотелось на Землю. В космосе, конечно, хорошо, но дома всё-таки лучше. Нет ничего прекраснее в мире, чем родная Земля, на которой можно трудиться, встречаться с друзьями, дышать полевым ветром.

Спуск космического корабля с орбиты, прохождение его через плотные слои атмосферы и сама посадка — дело весьма сложное и ответственное. Малейшая оплошность, допущенная на этом заключительном этапе полёта, способна доставить много неприятностей. Надо иметь в виду, что всё происходит на бешеной скорости, при высоких температурах разогревшейся теплозащитной оболочки корабля, на огромном расстоянии, исчисляемом тысячами километров от намеченного района приземления. Главное в такой обстановке — сохранить ясность мысли, и я, будучи врагом скоропалительных решений, естественно, захотел в эти минуты ещё раз проконсультироваться с Главным Конструктором.

Я задал ему по радио несколько вопросов, беспокоивших меня, на которые тут же получил точные ответы. В них на основании всех данных происходящего полёта было развито то, что учёный говорил нам с Космонавтом Три во время вечерней прогулки накануне старта. Он сделал паузу, чтобы слова его поглубже проникли в моё сознание.

— Действуйте так, как действовали до сих пор, и всё будет хорошо, — сказал в заключение Главный Конструктор. Голос его был уверенный и спокойный, будто разговор шёл о самом обыденном деле. В который уже раз за время полёта железная уверенность учёного передалась мне, и я вновь убедился, что на Земле всё подготовлено к посадке корабля в заданном районе.

Я снова принялся за текущую работу. Находясь в кабине корабля, я не вспоминал о прошлом, не мечтал о будущем и жил только настоящим, таким содержательным и прекрасным. В намеченное графиком время мне сообщили, что сейчас будет включена автоматика спуска. Система ориентации корабля сработала с исключительной точностью. Затем заработал тормозной двигатель. Сила его, действующая в противоположную полёту сторону, стала гасить скорость. «Восток-2» сошёл с орбиты, начал приближаться к плотным слоям атмосферы.

Меня интересовал переход от невесомости к обычному состоянию. Юрий Гагарин рассказывал, что этот момент уловить трудно. И действительно, невесомость исчезла как-то сама собой. Вдруг в какой-то момент я почувствовал, что плотно сижу в кресле; чтобы поднять руку или двинуть ногой, требуется некоторое усилие.

«Восток-2» вошёл в плотные слои атмосферы. Его теплозащитная оболочка быстро накалялась, вызывая яркое свечение воздуха, обтекающего корабль. Я не стал закрывать шторки иллюминаторов: хотелось подробнее проследить за тем, что делается снаружи. Нежно-розовый свет, окружающий корабль, всё более сгущался, стал алым, пурпурным и, наконец, превратился в багровый. Невольно взглянул на градусник — температура в кабине была нормальной: 22 градуса по Цельсию. Гляжу прищуренными глазами на кипящий вокруг огонь самых ярчайших расцветок. Красиво и жутковато! А тут ещё жаропрочные стёкла иллюминаторов постепенно желтеют. Но знаю — ничего опасного не произойдёт: тепловая защита корабля надёжно и многократно проверена в полётах.

Невесомость полностью исчезла. Возрастающие перегрузки с огромной силой вжимали меня в кресло. Ощущение было такое, будто какая-то тяжесть расплющивает тело. «Скорей бы отпустило», — подумал я. И действительно, навалившаяся на меня сила постепенно стала слабеть. Становилось всё легче и легче. Вскоре перегрузки совсем исчезли. И свечение воздуха снаружи прекратилось. Все системы сработали отлично. Корабль шёл точно в заданный район приземления.

Я знал это место, встречал там Юрия Гагарина, когда он возвратился из космоса, восхищался его бесстрашием, думал, что на поле, где он приземлился, наверное, будет установлен обелиск в честь памятного дня — 12 апреля 1961 года. И если в первые часы полёта для меня не существовало ни прошлого, ни будущего и я жил только настоящим, то теперь позволил себе думать о самых разных вещах.

Думал, что обязательно поступлю учиться в Военно-воздушную инженерную академию имени Жуковского. Я знал, что накануне старта «Востока-2» жена моя должна была держать экзамен в медицинское училище. «Не повлияла ли тревога за мою судьбу на её ответы преподавателям?» — подумал я.

Мысль о жене пробудила много воспоминаний. Я припомнил, как мы познакомились, как полюбили друг друга, как я читал ей наизусть стихи Пушкина и Есенина, как мы поженились и во всём помогали друг другу. Она понимала меня, как никто. Я воскресил в памяти её матовое лицо, фигуру, походку. Никогда я не любил её так нежно, как теперь, пролетая в космосе за тысячи километров от неё.

Затем я вспомнил всё, чему научил меня отец, всё, что дала мне мать. Сестра встала перед моими глазами, мелькнуло несколько полузабывшихся сценок детства. Вспомнились мои школьные учителя, инструкторы лётного дела, подполковник Подосинов — все те люди, которые своим вниманием и заботой повседневно делали из меня настоящего советского человека.

Конструкция «Востока-2» предусматривала два способа приземления космонавта: в кабине корабля или путём отделения кресла от корабля и спуска на парашютах. Мне было разрешено по собственному усмотрению воспользоваться любой из этих систем. Поскольку самочувствие моё было хорошим, я без колебаний принял решение испытать вторую систему приземления. И когда «Восток-2» снизился настолько, что можно было произвести катапультирование, кресло космонавта отделилось от корабля, и над моей головой раскрылся ярко-оранжевый парашют.

Внизу клубились кучевые облака. Я прошёл через их влажную толщу и увидел землю, покрытую золотистым жнивьём. Узнал Волгу и два города, расположенных на её берегах, — Саратов и Энгельс. Значит, всё шло так, как было намечено, — приземление происходит в заданном районе, в тех местах, куда из космоса вернулся и Юрий Гагарин.

Чистый солнечный свет сеялся через облака, как из-под абажура. Парашют, раскачиваясь, плавно опускал меня всё ниже и ниже. Живительный воздух земли пахнул в лицо. Я всегда любил прыжки с парашютом: после напряжённых секунд падения наступает состояние блаженного покоя, необыкновенно приятной тишины. И этот прыжок — а было их у меня свыше полусотни — тоже как рукой снял всю утомлённость от суточного полёта, успокоил нервы. Казалось только немного странным сейчас, после того, как я одним взором окидывал огромные куски материков и океанов, видеть Землю сузившейся, сократившей свой горизонт. Но теперь на ней отчётливо проступали детали. Я увидел работающий комбайн, скошенные поля со скирдами соломы, зелёные перелески, пасущееся на лугу колхозное стадо. Всё это довольно быстро перемещалось, и я понял, что дует довольно сильный ветер. Невдалеке виднелась железная дорога. По ней шёл товарный поезд. Я прикинул, что ветром меня сносит к нему.