Глеб Голубев - Улугбек

Такие размеры диктовал главный прибор обсерватории — исполинский секстант. Он предназначался для наблюдений за Солнцем, Луной и другими планетами. А такие наблюдения были совершенно необходимы для определения основных «постоянных астрономии», как их принято называть: величины наклонения эклиптики к экватору, точки весеннего равноденствия, продолжительности тропического года. Мы еще поговорим подробнее о них, когда станем рассматривать научные достижения Улугбека. Прибор представлял из себя дугу, равную одной шестой части окружности и точно установленную в плоскости меридиана.

На первый взгляд устройство прибора кажется довольно простым. Но нужно хорошенько представить себе технический уровень того времени. Основным материалом для приборов и инструментов служил самый обыкновенный... камень. Поэтому в трактате Гийасаддина-Джемшида для постройки секстанта даются такие указания:

«...Возводится стена из цемента и ганча[25] таким образом, что основание этой стены имеет длину восемьдесят газов, толщину четыре газа, а высоту на северном конце сорок газов и южном — один газ... Поверхность дуги секстанта делают из тесаного камня; затем на ней вдоль ее длины делается углубление шириною в четыре пальца и глубиною в один палец, где помещается медная или бронзовая доска так, чтобы ее поверхность находилась на уровне дуги секстанта».

При такой технике сооружение получается, как видите, весьма громоздким и сложным. И соблюсти требуемую точность при постройке дуги строго определенного радиуса из цемента и камня — задача неимоверно трудная.

Мерой длины служил «газ». А о том, насколько точна и постоянна была эта мера, говорит определение ее в одной арабской рукописи: «Один газ равен ширине двадцати четырех пальцев, ширина одного пальца равна толщине шести зерен ячменя, а каждое зерно ячменя равно толщине семи волосков из хвоста лошади».

Предохранить от ошибок в наблюдениях и обеспечить мало-мальскую точность было возможно только при максимальном увеличении размеров прибора. Улугбек так и поступил. Для окружности, шестую часть которой должна была составлять дуга секстанта, он выбрал радиус в сорок метров (точнее, 40,212 метра).

Как ни высоко было здание обсерватории, подобная махина, конечно, не уместилась бы в нем. Но Улугбек придумал оригинальнейшее решение. Часть дуги секстанта он предложил спрятать под землю, выдолбив для этого галерею в скалистых недрах холма.

Задача была весьма нелегкая при тогдашних строительных инструментах. Сотни каменотесов днем и ночью врубались в скалы, откалывая от них глыбу за глыбой.

А наверху тоже кипела работа. Добытый из галереи камень укладывали в фундамент будущей обсерватории. Трещины заливали скрепляющим раствором «кыр» — известью с примесью камышовой золы. Пол здания выкладывали из трех слоев кирпича, залитых ганчевым раствором. Готовили этот раствор в особых кирпичных ящиках, а подносили к месту работы в больших глиняных чашах — тагора. При раскопках, уже в наше время, было обнаружено, много осколков таких чаш, и находка эта, как будет рассказано далее, сбила некоторых исследователей с толку.

Протяжные крики надсмотрщиков, стук молотков и тучи известковой пыли поднимались над холмом Кухак. Перебрасывая друг другу кирпичи, гортанно пели каменщики. Скрипели деревянные вороты, поднимая наверх чаши с раствором и бурдюки с водой. Каменотесы углублялись все дальше, вырубая в скале траншею.

Улугбек, следуя примеру деда, разбил площадку на несколько участков и поручил их разным сановникам, чтобы те соперничали между собой и подгоняли рабочих. Он и сам постоянно следил за строительством. По его приказанию у подножия холма разбили два новых сада, где правитель проводил теперь почти все время. В одном саду построили дворец «Чихиль-сутун». В переводе это значит «Сорок колонн». Колонны были каменные, витые. Другой сад украшал павильон, все стены которого выложили плитками из китайского фарфора. Поэтому его прозвали «Чина-хана».

Работы не прекращались ни днем, ни ночью, но для Улугбека время плелось медленнее черепахи, бредущей по выжженной солнцем степи. Ему не терпелось начать наблюдения, поскорее приблизить к себе звезды. Ни пиры, ни охота не могли заглушить этой жажды. Улугбек приезжал на стройку, сердился, кричал на рабочих, порой несправедливо наказывал ни в чем не повинных людей. Это было совсем бессмысленно, потому что на стройке и так дневали и ночевали Казы-заде и Джемшид, все проверяя сами, никому не доверяя в таком тонком и малознакомом местным строителям деле, как изготовление и установка сложных инструментов. Под их руководством из неграмотных пареньков, согнанных на стройку из ближних селений, вырастали умелые мастера, а в будущем — толковые наблюдатели.

Нетерпеливый Улугбек не замечал, как подтачивает эта гонка здоровье его старых наставников. Казы-заде похудел и высох, словно щепка. Джемшид сорвал голос, крича на рабочих, и говорил теперь хриплым, зловещим шепотом.

Им так и не суждено оказалось увидеть полного осуществления своих мечтаний. Когда уже поднялись высокие стены и каменщики начали выкладывать плоскую крышу величественного здания, старый Казы-заде неожиданно слег и через несколько дней умер. Не с кем стало спорить ворчливому Гийасаддину-Джемшиду. Он тосковал, стал угрюм и неразговорчив и через несколько недель последовал за своим другом. Оба они, как записали в свои хроники придворные историки, «покинув талисман жизни телесной, обрели покой в худжрах обсерватории высшего рая».

Удар был тяжел, но Улугбек не сразу постиг всю меру своей потери, отвлеченный пока хлопотами по строительству. Все заботы о нем теперь легли на него. А помощником оставался один только Али-Кушчи.

Улугбек похоронил наставников с большими почестями. Для могилы Казы-заде Руми даже было выбрано место в Шахи-Зинда, где покоились только «святые» и родичи Тимура. Это вызвало новый ропот среди сейидов, но Улугбек твердо настоял на своем.

Над прахом учителя он приказал построить великолепный мавзолей, хорошо сохранившийся до наших дней.

Но самым лучшим памятником была обсерватория, которую воздвигли в невероятно короткий срок — всего за год! По данным одной из хроник, она была готова уже в октябре 1429 года.

Мастера еще не успели до конца выложить небесно-голубыми плитками самый верх стены. Но Улугбек не мог больше ждать.