Семён Борисов - Баженов

Переходя к роли преподавателя, Баженов, исходя из своей богатой учебной практики в «архитекторской команде» и экспедициях строения Кремля и Царицына, пишет: «Для лучшего успеха профессорам должно быть всякий день в своих классах в часы учения, ибо, когда учитель не работает сам в классе, тогда ученик не может примениться к приемам учителя, «не видит, как рука его действует молотом или владеет кистью. Эстампы, гипсы и картины суть учителя немые, горячат идею, но без деятельного учения мальчик должен доходить до искусства ощупью и наконец по хорошему образцу из него выйдет холодный подражатель, но не будет он никогда мастером своего художества… с разных картин списывая копии, не будет никогда хорошим оригиналистом. Следует из всего, что все профессоры и другие разных наименований учители и мастера художеств, пользующиеся академическим жалованием, должны работу свою, какая бы она ни была, т. е. собственная или заказная, партикулярная или казенная, делать в академическом классе с такою же заботою, как в своей комнате. Сие будет тем полезнее для воспитанников, что будет кому поправлять их в рисунке и давать им мысли».

Баженов ратует также за разрешение воспитанникам Академии художеств «снимать копии с оригинальных картин и эстампов, в галлереях императорских находящихся». До этого времени дворцовые собрания и Эрмитаж были недоступны для художников. Кроме того, Баженов считает необходимым разрешить и посторонним Академии лицам выставлять свои работы на устраиваемых Академией выставках.

Подробно познакомившись с «Примечаниями», император Павел вернул их Баженову вместе с рескриптом, в котором говорилось: «С большим удовольствием вижу употребление, которое делаете вы из известных мне талантов и способностей ваших по части художеств, всякого одобрения достойное. Продолжайте таковые упражнения, вам отличную похвалу приносящие, уверяясь в том, что усердие и труды ваши мне всегда будут приятны и приобретут вам мое благоволение».

«Примечания» Баженова, производившие решительную реформу Академии художеств, получили силу законодательного акта: они вошли в «Полное собрание законов Российской империи».

К этому же периоду относится еще одно важное начинание Баженова, подтвержденное особым указом, предписывавшим Академии начать под его наблюдением сбор чертежей и проектов всех выдающихся произведений русской архитектуры.

Этот большой многотомный труд должен был содержать проекты осуществленных, а также неосуществленных строений с критическим разбором каждого.

В связи с намечавшимся изданием Академии предоставлялось право требовать от всех учреждений необходимые материалы.

В первом томе Академия, повидимому, намечала выпуск проектов самого Баженова, потому что немедленно затребовала из Москвы все его чертежи. Вскоре после этого Казаков пересылает в Академию тридцать четыре чертежа Баженова по постройке Царицынского дворца.

Начинания Баженова в области архитектурного и художественного образования рисуют его как передового энтузиаста русского искусства, всю жизнь стремившегося поднять культуру современного ему общества распространением художественных знаний и мастерства.

Если бы это издание было осуществлено, то, как пишет историк искусства И. Грабарь, «нам сейчас незачем было бы писать историю русского зодчества XVIII столетия, ибо все сведения могли бы быть почерпнуты из этого колоссального увража, который сохранил бы нам к тому же не одну сотню безвозвратно погибших ныне архитектурных строений».

Баженов достиг вершины того положения, о котором мечтал в юности, направляясь с радостными надеждами в Париж. Но тогда была молодость, были силы. Теперь их нет.

«…По причине мозговой в голове моей болезни, — писал в своем завещании В. И. Баженов[3],— которую я начал чувствовать уже давно и по многим трудам и печалям мира сего, приступила болезнь, называемая водяная, — это предвещатель должного в коротком времени быть разрушения тела моего, хотя же оная болезнь может еще стараниями человеческими быть пресечена, но лета же мои удручили весь состав костей и тела моего, что есть несомненное доказательство, что мне должно готовиться предстать на суд господень»…

Он видел за собою развалины, под которыми дотлевали его лучшие творческие замыслы: кремлевские, царицынские дворцы.

Новая большая работа, как всегда, захватила Баженова. Но внезапно его охватывала беспричинная тоска, настроение падало, и гнетущие мысли делали бессильной руку, державшую циркуль или карандаш. Уже не помогало и вино. Он ощущал давящую тяжесть в левой половине груди. Ему казалось, что горячий петербургский июль выпил весь воздух и дышать нечем. Вздувались на лбу вены, туман застилал окружающий мир, а дробь барабанов на плацу отдавалась в висках тупой болью.

2 августа 1799 года, после хлопотливых разговоров в Академии, свет померк в глазах художника. Какая-то сила, страшная и беспощадная, тисками сдавила сердце, и не выдохнутый воздух застрял в горле.

Это пришла смерть.

НАСЛЕДНИКИ

Баженова хоронили в усадьбе Глазово. По обоим скатам косогора расползлось большое село Глазово, с сотней дворов и потемневшей старинной церковью. За погостом начинались обширные луга и пашни, меж холмами, в зарослях протекала речка…

«Погребение, — завещал В. И. Баженов, — сделайте мне простое, то есть без всякой лишней церемонии, с трезвым священником одним и простом виде и где бог приведет и весьма желаю быть положенным в Глазове».

Голубой дым ладана таял под кружевными ветками берез, птичий гомон вплетался в печальные слова похоронного обряда. Аграфена Лукинична опиралась на руку старшего сына — молодого офицера; рядом стоял ссутулившийся, поседевший Федор Каржавин, под старость вернувшийся из скитаний по странам Старого и Нового Света. Поодаль стояли крепостные — недавно подаренные Баженову крестьяне.

Вдова потом разъяснила крестьянам, что покойный Василий Иванович оставил завещание, в котором наставлял своих наследников:

«…Всячески старайтесь, чтобы крестьян излишне не отягощать работами ниже какими-либо поборами незаконными, а иметь их наилучше… всегда помните, что они наши братья, наши дети и мы ни за что столь не оскорбляем господа нашего, как за излишние поборы с душ подчиненных, особливо аще будем труды их расточать безрассудно»…

Мужики кланялись в пояс и хором говорили:

— Не оставь же нас, матушка-барыня, своими милостями…

Из собственного тяжелого опыта крестьяне знали, что господская ласка дальше слов нейдет. К тому же — кто сможет наблюдать за заветом того, над прахом которого уже вырос песчаный холм?