Константин Фишер - Записки сенатора

Года через три, если не ошибаюсь, после нашего первого посещения Финляндии военное министерство переделало штаты крепостных управлений. Из шести плац-майоров Свеаборга оставлены были два, а четверо переведены в другие места, и как милостиво. В Свеаборге оставлен полковник Штрикер, бывший ординарцем у Петра III. Екатерина воцарилась в 1762 году, следовательно, Штрикер был офицером не позже 1759 года, а значит, в 1835 году — 76 лет, и Чаплинский — 65 лет от роду. Полковник Ениш — 80 лет — назначен комендантом в Геленджик. Другой, лет за 50, которого фамилии никак не припомню, куда-то еще дальше.

Ениш был смолоду адъютантом генерала Клейнмихеля, сына эстляндского мужика и отца нынешнего графа; этот был в то время ребенком и нередко прибегал к адъютанту за бумажкой или карандашиком. Ениш строил на этом свои надежды; явился к дежурному генералу, генерал-адъютанту Клейнмихелю, который встретил с удивлением, что он уже полковник, поздравлял его с успешною службою и с прекрасным местом, восхваляя геленджикский климат. Разобиженный Ениш пришел ко мне со слезами; жаловался на несправедливость, что его отсылают в Геленджик, а Чаплинского, мальчишку, оставили в Свеаборге. Князь определил Ениша в Николаев, Херсонской губернии, дав ему средства к переезду и обзаведению.

Через несколько дней входит ко мне беременная женщина с тремя малютками и четвертым на руках. Это была жена другого переводимого полковника. Я упросил князя дать ему место в Петербурге; его сделали командиром двух ластовых рот, расположенных в Петербурге, чем он был очень доволен и расписывался — «командир всех рот». Глупости был неимоверной. Надоедал мне жестоко своими праздничными визитами. Каждый раз, входя, говорил он мне одну и ту же поговорку: «Утренний час — золотой час», а уходя — другую: «Горы не сходятся, но люди расходятся». Странно, что я совсем забыл его фамилию.

Помощником генерал-губернатора был, по выбору князя Меншикова, генерал Теслев, человек ограниченный и скупой до мерзости. Он объезжал Финляндию из спекуляции, брал прогоны на двенадцать лошадей, а ехал на двух. После него был Рокасовский, благородных кровей, но тоже прост. Удивительно, как наши министры и главноуправляющие считают зыбким свое положение. Если им приводится выбирать товарища (заместителя) или помощника, они ищут его не между умными, а между дураками: они боятся умного, чтобы не столкнул; страх этот так велик, что в это время все дураки кажутся им слишком умными.

Опыт показал, однако, князю, что и дураки не всегда полезны. Теслев, не поняв, что он сидит в Сенате на креслах генерал-губернатора, что он только рупор его, alter ego, вздумал присоединиться к оппозиции. Князь был недоволен им, а Теслев, со своей стороны, вообразил, что он человек необходимый, и стал просить прибавки жалованья. Тогда князь решился сменить его, если найдется другой кандидат.

При Закревском командовал дивизией в Финляндии генерал Штевен, женившийся на дочери прежнего генерал-губернатора графа Штейнгеля и получивший при этом фамилию граф Штевен-Штейнгель, — очень хороший человек. По смерти графини Штейнгель он вышел в отставку и жил в прекрасном имении жены за Выборгом. Родной брат его Штевен был выборгским губернатором. Князь приказал мне проситься в Финляндию для осмотра водопада на Иматре и под этим предлогом проехать мимо графа Штевена, заехать к нему и предложить ему место помощника генерал-губернатора. Ежели он примет предложение, то я должен был воротиться тотчас в Петербург; если нет, то мне поручено было уговорить Теслева остаться, но не именем князя, а, напротив, внушением, что князь охотно уволит его.

В гостиную графа Штевена проходил я через прекрасную залу, всю в стеклах, как галерея, уставленную камелиями, рододендронами, кактусами. Предложение мое выслушал Штевен с видимым волнением, был им менее польщен, чем поражен, считая, что свет давно забыл о его существовании, но за обедом он оправился и, видимо, наслаждался как памятью о нем князя, так и представлявшейся новою карьерою; я ночевал у губернатора. На другое утро губернатор получает письмо от брата, которым он отказывается от предложения, извиняется передо мною в непоследовательности, — извиняется, что пишет не ко мне, и приводит в оправдание, что ему было совестно объявить мне причину отказа, причину в глазах света ребяческую, но им непреодолимую; ему стало жаль расстаться с взлелеянными им растениями.

Я понимал его, но князь Меншиков не понял бы, и потому я ограничился сообщением князю, что Штевен не принял предложения, и поехал в Гельсингфорс к Теслеву под видом свидания с моим приятелем бароном Котеном, который, по моему ходатайству, недавно был назначен директором канцелярии финляндского генерал-губернатора. Я советовал Теслеву подумать, что он делает, говорил, что князь очень охотно его уволит, с пенсией по закону, и он получать будет три тысячи рублей вместо нынешних двенадцати тысяч рублей ассигнациями. Теслев струсил; стал обнимать меня (при Котене), потом выбежал из гостиной в кабинет и вынес оттуда два апельсина, один, побольше, дал мне, а маленький — Котену. Апельсины эти оказались худосочными.

В это время я имел уже в Финляндии значение весьма рельефное. Весть о моем приезде разошлась скоро по Гельсингфорсу. Ко мне приехали барон Клинковстрем, Кронштедт, дивизионный начальник, кажется, Петерсен и губернатор, генерал-адъютант граф Армфельт; все приглашали меня к себе; так я пробыл еще дня три в Гельсингфорсе и на вечерах этих лиц познакомился и с другими, дотоле мне незнакомыми.

Барон Котен был тогда женат на красавице Гартман. Легко увлекаемый честолюбивыми мечтаниями, он купил себе дом и поместился в нем очень комфортабельно, но молодая красавица недовольна была судьбою; она жаловалась мне, что муж ее поглощен честолюбием и для семейства негоден. Недолго искала она земного счастья; прах ее покоится на дрезденском кладбище.

Город Або был некогда сердцем Финляндии; прекрасная почва губернии, удобный порт, близость Стокгольма, из которого Финляндия всасывала в себя через Або европейскую цивилизацию, университет, гофгерихт и резиденция архиепископа делали из Або средоточие духовной, умственной и политической жизни Финляндии; поэтому именно он не мог нравиться нашему правительству. Государь Александр I не был вовсе заражен славянофильством; он, напротив, старался привлекать иностранцев, чтобы русские позаимствовали у них сведения, понятия и нравы, но Александр видел независимость чинов на сейме; он боялся нападения со стороны Швеции и поэтому перенес центр тяжести в Гельсингфорс, прикрываемый Свеаборгом, следовательно, русским гарнизоном и русским флотом. Сначала посажен был в Гельсингфорс сенат, генерал-губернатор и штаб российских войск (финские войска упразднены); потом перевели туда же университет.