Михаил Морозов - Шекспир

Гамлет является перед нами в «чернильном», траурном плаще. Его простая одежда лишена, как видно из текста, собольей опушки; на его башмаках нет розеток, которые тогда носили щеголи, а также актеры, исполнявшие роли «героев» и «любовников». Как и одежда, просты его речи. Характерно, что в отличие не только от короля, но и от норвежского принца Фортинбраса он всегда говорит о себе «я», а не «мы». Но в его речах есть то «изящество простоты», которое так неподражаемо умел передавать «лебедь Эйвона», как назвал Шекспира Бен Джонсон.

Мы впервые видим Гамлета уже находящимся во внутренней борьбе с окружающим его миром. Особенно характерно для него то, что за частными явлениями он мгновенно видит их общую причину. Поступок матери, так быстро забывшей былую любовь («еще башмаков не износила»), для Гамлета — типичное выражение несправедливости окружающего его мира. Гамлет всем своим существом чувствует отвращение к этому миру, где властвует «распухший от обжорства и пьянства» «улыбающийся негодяй», как называет Гамлет короля Клавдия, и где кишат Розенкранцы и Гильденстерны (по тонкому замечанию Гёте, эти два совершенно друг на друга похожих человека как бы являются представителями целого множества похожих на них, коварных, подлых и в то же время безличных людей). В таком мире, как «в заросшем плевелами саду», Гамлету не хочется жить. «Мир — тюрьма», — говорит Гамлет.

В основе древней повести лежал мотив кровной мести. Шекспир «отобрал» этот мотив у Гамлета и «передал» его Лаэрту. Кровная месть не требовала чувств. Убийце отца нужно отомстить хотя бы отравленным клинком — так рассуждает, согласно своей феодальной морали, Лаэрт. По-иному взывает к мести Призрак, обращаясь к Гамлету: «Если ты любил своего отца, отомсти за его убийство». Это месть за любимого человека. Гамлет мгновенно, «на быстрых крыльях» устремился бы к осуществлению мести, если бы, напомним, частные явления не раскрылись перед его сознанием как типичные. Отец был для него не только отцом или «царственным датчанином», но прежде всего «человеком». «Я видел однажды вашего отца, — говорит Горацио, — он был красавец король». «Он человеком был», — поправляет Гамлет своего друга. Весть об убийстве отца для Гамлета — весть о гибели человека. Гамлет потрясен этой вестью. Задача личной мести перерастает для него в задачу исправления общества. Недаром все мысли, впечатления, чувства, вынесенные из встречи с призраком отца, Гамлет суммирует в словах о том, что «век вывихнут» и что на него пала задача «вправить этот вывих».

Центральным местом трагедии является знаменитый монолог «Быть или не быть». Он всегда пользовался особенной популярностью. В середине XVII века его даже переложили на музыку и распевали как романс под гитару. В начале монолога Гамлет спрашивает самого себя: «Что благороднее, — молча ли сносить пращи и стрелы яростной судьбы, или поднять оружие против моря бедствий?» Молча, безропотно созерцать Гамлет не может. Но поднять оружие против моря бедствий бесполезно. Это значит погибнуть. И Гамлет тотчас же переходит к мысли о смерти («Умереть. Уснуть»); После внимательного изучения текста особенно ярко запоминается образ человека, стоящего с обнаженным мечом в руке перед множеством бушующих и готовых поглотить его волн.

Гамлет видит «неправду угнетателя, презрение гордеца, боль отвергнутой любви, проволочки в судах, Удары, которые принимает терпеливое достоинство от недостойных».[63] Жизнь кажется ему тяжелой ношей. Он сознает неустроенность мира, но не знает путей к исправлению зла. Исторически и не могло быть иначе. Гамлет — как бы синтетический портрет гуманистов эпохи Шекспира. К ним принадлежал и сам Шекспир. Вот почему мы вправе сказать, что в образ Гамлета Шекспир вложил часть собственной души. Как, было замечено кем-то, из всех действующих лиц в пьесах Шекспира только Гамлет мог бы написать эти пьесы.

Гуманисты той эпохи увидали окружавшую их неправду, вознегодовали на нее, но исправить зло были не в силах, так как не знали и не могли знать реальных путей для этого. Они, как и Гамлет, были мечтателями. Вспомним, что как раз в ту эпоху были созданы социальные утопии, рисовавшие идеальное, основанное на справедливости общество. Но гуманисты шекспировской эпохи не находили и не могли найти моста между утопией и жизнью. Их мечта так и осталась одиноким островом, отделенным от действительности еще не доступным для плавания океаном. И это раздвоение между мечтой и действительностью порождало в их душах глубокую «гамлетовскую» скорбь. Освободясь от средневекового мировоззрения, согласно которому человек был лишь послушным орудием божества, они поняли величие человека. «Какое удивительное создание человек! — говорит Гамлет. — Как благороден разумом! Как бесконечен по способностям! Как выразителен он и чудесен по своему облику и в своих движениях! В действиях своих он равен ангелу, в мышлении — богу! Красота мира! Образец всего живого!..» Этот идеальный портрет имеет мало общего с преступным Клавдием, хитрым, мелким Полонием, хищными, отвратительными Розен-кранцем и Гильденстерном, коварным Озриком — мрачными существами, властвующими над миром, в котором живет Гамлет. «Человек не радует меня», — добавляет Гамлет последний штрих к нарисованному им идеальному портрету человека.

Расхождение мечты и действительности порождало у гуманистов той эпохи сознание своего бессилия и чувство глубокой скорби — ту «черную меланхолию», которая была столь же типична для английского Ренессанса, как и фальстафовский смех. Сознание своего бессилия, скорбь, мысль о самоубийстве преследуют Гамлета по пятам.

Негодование гуманистов на общественное зло часто принимало в английской драматургии того времени мрачный облик так называемых «трагедий мести». К «трагедиям мести» принадлежит и шекспировский «Гамлет». Замечательно, что сам сюжет вызвал осуждение со стороны реакционно настроенных писателей. Драматург Тернер (1575(?)-1626) в своей пьесе «Трагедия атеиста или месть честного человека» полемизировал с Шекспиром. По мнению Тернера, сын не имеет права мстить за отца, пусть предоставит он отомщание «царю царей» (то-есть богу), ибо, как говорил Тернер, «месть честного человека заключается в долготерпении».

Перед Гамлетом, как мы видели, стоят две цели: одна, личная, — отомстить за смерть своего отца; другая, общая, — исправление окружающего его мира. Личную цель Гамлет успешно осуществляет: он убивает всех своих врагов. Но вторая остается неразрешенной, и это тяготит Гамлета, сообщает ему черты раздвоенности и мучительной рефлексии. В монологе в 4-й картине IV акта Гамлет говорит о том, что для действия у него имеются «причина, воля, сила и средства». И все же он медлит… Он медлит потому, что за частной задачей стоит другая, общая задача, к решению которой он не видит путей. Даже после убийства Клавдия Гамлет говорит о «нестройном мире». Само по себе убийство Клавдия ничего не решило. В этом обществе все равно будут тысячи других Клавдиев, Полониев, Розенкранцев и Гильденстернов. И все же Гамлет не умирает пессимистом. Перед смертью сн просит Горация рассказать людям «его повесть». Даже в эту минуту он весь полон надежды на будущее.