Павел Куприяновский - Бальмонт

Пятнадцатого марта 1902 года Бальмонт приехал из Сабынина в Москву. Задержаться в Москве он мог только до отхода поезда в Варшаву. Об этом он известил Брюсова. Друзья устроили ему на квартире Брюсова встречу-проводы. Встретился он коротко и с Верой Николаевной, приехавшей провожать сына и хлопотать о его младшем брате Михаиле, который за участие в политической манифестации был осужден на шесть месяцев тюрьмы. В дневнике Брюсова есть запись о том, что Бальмонт не хотел уезжать из Москвы, твердил: «Мне все равно». «По счастью, мать приехала к нам, женщина властная <…>. „Костя, пора на вокзал“, — скомандовала она, и Костя повиновался».

За границей первое время Бальмонт жил в Париже. В письме матери от 8 апреля 1902 года поэт сожалел, что видел ее очень мало. Писал ей Бальмонт не так часто, и письма были лаконичные. Зато очень часто писал Брюсову: до конца 1902 года отправил более двадцати писем. Они читаются как дневник и дают довольно полное представление о жизни, интересах, литературной работе поэта. Некоторые из них имеют вид литературных посланий — он и Брюсов возродили в символистской среде этот жанр, так расцветший в пушкинскую пору. Бальмонт дорожил общением с Брюсовым, который выполнял его многочисленные просьбы, касающиеся книг, издательских дел и т. п. Поэт постоянно спрашивал его о литературных новостях в России, отвечал на присланные стихи Брюсова. Между ними продолжался живой диалог.

В Париже Бальмонт прожил три с половиной недели. Перед отъездом в Оксфорд он получил письмо от директора-распорядителя издательства «Знание» К. П. Пятницкого. Это был прекрасный редактор-профессионал, с его замечаниями и советами в корректуре Бальмонт не мог не считаться. Но его обстоятельное письмо от 6 апреля 1902 года, в котором он отстаивал свою позицию, свидетельствует о не менее серьезном, профессиональном подходе поэта к переводам.

«Прежде чем перевести ту или иную страницу, — писал поэт, — я перечитываю ее в разных настроениях не менее шести-семи раз. Мало того. Я любопытствую, как другой чувствует ту или иную строфу, и перечитываю французские и немецкие переводы Шелли, хотя хорошо знаю текст. Это делает впечатление многосторонним <…>. Иногда я перевожу целый вечер одно маленькое стихотворение, иногда в один час перевожу целую страницу. Это зависит от чего-то, что внутри меня <…>. Сверстанную корректуру я хочу непременно читать сам. Чужое чтение мне может только мешать. Мне видны все особенности орфографии и частностей в стихотворной структуре. Другому они не могут быть видны без специального изучения подлинника. Теперь, при чтении корректуры, я опять сверяю свой перевод с текстом, строка за строкой». Такова была методика работы Бальмонта-переводчика при подготовке к изданию в «Знании» трехтомного Собрания сочинений Шелли. Поэтому ему так важно было работать над первоисточниками Шелли, собранными в так называемой Бодлеянской библиотеке, входящей в библиотеку Оксфордского университета. Свое название Бодлеянская библиотека получила от современника Шекспира Томаса Бодлея, подарившего университету Оксфорда книги, собранные им за целую жизнь: по его примеру библиотеку в течение столетий пополняли новые дарители книжных раритетов. Там же были сосредоточены и другие материалы по Шелли, позволяющие поэту уточнить его старые переводы. Над всем этим Бальмонт усердно трудился в Оксфорде.

Приехал он туда 9 апреля и поселился в учебном интернате на улице Museum Road, 12. Свои напряженные литературные труды, связанные не только с Шелли, но и с Кальдероном, собственными стихами, Бальмонт прервал в начале июня, чтобы вместе с Екатериной Алексеевной совершить путешествие по Европе.

Бальмонты побывали в Дании, Голландии, Бельгии, Германии. Судя по письму поэта Брюсову от 14 июня 1902 года, они посетили Остенде — курорт в бельгийской Фландрии, где задержались до начала июля, купаясь в Северном море. Сообщая об этом в письме матери от 27 июня, Бальмонт добавляет: «Здесь солнце и царство звуков». А 5 июля ей же пишет: «Мы совсем „растроганы“ тем, что наша девочка так понравилась бабушке и дедушке. Через 2 недели Катя возвратится к ней».

Побывали Бальмонты и в Нюрнберге, центре немецкого средневековья и готики, откуда 10 июня ездили в Байрейт. Бальмонт любил музыку Вагнера, а в Байрейте, где композитор долго жил и работал, был создан «Театр Вагнера», там ставились его оперы и организовывались концерты.

С нелегким сердцем возвращалась Екатерина Алексеевна в Россию. Она знала за мужем две страсти, две слабости — женщины и вино, поэтому редко оставляла его одного, особенно опасаясь того, что в семье называли словом «отпадение», — запоев, когда поэт становился совершенно неуправляем. Больше всех он слушался Нюшу, Анну Николаевну Иванову, племянницу Екатерины Алексеевны. Нюша, рано осиротевшая, сначала воспитывалась в семье Василия Михайловича и Маргариты Алексеевны Сабашниковых вместе с их дочерью Маргаритой, а затем преимущественно жила в семье Бальмонтов. Добрая и сострадательная по натуре, она действовала на поэта успокоительно, Бальмонт звал ее своей «няней», любил и заботился о ней.

Екатерина Алексеевна старалась оградить мужа от вина, но это не всегда удавалось. Добрый и нежный по натуре, во время «отпадений» он становился неузнаваем. Вот что можно прочесть в ее «Воспоминаниях»: «С именем Бальмонта, „талантливого поэта“, всегда связывалось представление как о человеке беспутном, пьянице, чуть ли не развратнике. Только близкие люди знали его таким, как я, и любили его не только как поэта, но и как человека <…>. И все они соглашались со мной, что Бальмонт был прекрасный человек. Откуда такое противоречие в суждениях? Я думаю, это происходило от того, что в Бальмонте жило два человека. Один — настоящий, благородный, возвышенный, с детской и нежной душой, доверчивый и правдивый, а другой — когда он выпьет вина, полная его противоположность: грубый, способный на все самое безобразное <…>. Вино действовало на него как яд <…> вызывало в нем припадки безумия, искажало его лицо, обращало в зверя его, обычно такого тихого, кроткого, деликатного <…>. Ясно, что это был недуг. Но никто не мог мне объяснить его».

Врачи находили Бальмонта здоровым, и действительно физически он был на удивление крепок и вынослив. Единственный способ борьбы с недугом — ни капли алкоголя. Бальмонт понимал свой порок («чумной порок России», как написал он в стихотворении «Лесной пожар»), поэтому старался сдерживаться, усиленно работая. Но в богемной среде художественно-артистических натур, особенно модернистского толка, сильны были представления об «искусственном Эдеме» (будто с помощью алкоголя или наркотиков можно стимулировать творчество, вызывая особые состояния вдохновения, воображения, фантазии), и удержаться от этого «эдема» было трудно. Так, например, случилось с Бальмонтом летом 1899 года, когда он работал над книгой «Горящие здания» и вместе с новыми друзьями Поляковым и Балтрушайтисом впадал «в чары ядовитой услады алкоголя» (очерк «Пьяность солнца»). В состоянии опьянения Бальмонт становился неудержим, рвался из одного кабака в другой; вообще у него появлялась невероятная тяга ходить, двигаться, он был неутомим и всегда оставался на ногах. В этот момент важно было не оставлять его одного, иначе он мог попасть в беду. Это знали близкие и ценившие его люди, такие как М. В. Сабашников, С. А. Поляков, М. А. Волошин и др.