Андрей Юдин - Чиж. Рожден, чтобы играть

— Жили мы все у Андрюхи Великосельского, — рассказывает Чиж. — И нас втроем позвали в гости девчонки: одна была моя сокурсница, вторая ее подруга, они вместе снимали квартиру. Просто посидеть вечером и вина попить…

Именно эта подружка, которая регулярно ездила в фольклорные экспедиции, спела тогда частушку:

Хочу чаю, хочу чаю, чаю кипяченого,Чем женатого любить — так лучше заключенного!

— Только музыка у нее была совершенно другая, — уточняет Чиж. — Привезла откуда-то из северных сел. А коли на дворе стояла перестройка, я тут же перефразировал: "не мажора я люблю, а политзаключенного". «Мажор» было модное слово, Шевчук его ввел в широкий обиход. Я тут же набросал два четверостишия.

Процесс был продолжен на репетиции учебного оркестра, где Чиж играл на ударных.

— Смотрю партитуру: у меня 64 такта паузы (примерно 5 минут). Вот в этом перерыве между ударами по тарелкам и литаврам, я и дописал текст. Мелодия тут же в голову пришла: наши нижегородские частушки, только сыгранные в два раза медленнее. После репетиции говорю: "Ребята, я песню написал!", сел за фортепиано, спел…

Но былинный сказ о рокере-барабанщике, сосланном КГБ на Колыму, восторга у сокурсников не вызвал. В прогрессивном журнале «Огонек» можно было прочитать «страшилки» и покруче.

— Все фыркнули: "Нет, парень, ты лучше не пой — лучше джаз поиграй, нам приятней будет". Ё-мое, что ж за хрень такая, думаю: «Сенсимилья» — говно, "Хочу чаю" — говно…

Когда Чиж вернулся с сессии, «ГПД» сделала попытку сыграть "Хочу чая" с ревущими гитарными примочками. Но здоровый народный корень, который сидел в песне, не поддался обработке чужеземным «металлом»: "Минут десять помучились и бросили. Ну нет так нет!".

В Ленинграде, который совсем недавно отметил очередную годовщину Революции, Чиж сочинил еще одну песню — «Демонстрацию». Это были безжалостно точные зарисовки с натуры:

"Менты стоят стеной, ревут оркестры,С трибуны лает бодренькая речь.Все по команде строятся в шеренгиИ по команде начинают петь…Ох, мать твою растак!.. Кто сидит в ЦК?Лигачев-мудак,[52] не ходи на двор.Каждый пятый — скот, четвертый — сексот,[53]Вот какой он есть, русский рок-н-ролл!..".

— Вот это как раз был закос под Сашку Чернецкого, — говорит Чиж. — Я тогда ходил с чужим плейером (они еще были редкостью) и не вынимал кассету с его песнями.

Но вопреки явной злобности текста, Чиж не был так ожесточен, как это могло показаться. Его политические взгляды были предельно просты: если хлеб обмазать говном, он все равно останется хлебом. Точно также со страной и народом (под «говном» понимался правящий режим).

Буквально через несколько дней Чиж увидел Чернецкого воочию — ленинградский кинорежиссер Сергей Овчаров пригласил харьковчан для работы в комедии «Оно», снимавшейся по мотивам произведений М.Е.Салтыкова-Щедрина. По ходу сюжета они изображали самодеятельный ансамбль, который, репетируя в заводском ДК, исполняет "Россию".

"Ленфильм" поселил рокеров в общаге на окраине города. Вместе с бэндом приехал Саня Гордеев, который разыскал Чижа, и тот активно подключился к режиму их пьянства. На улицу, где мела поземка, парни выходили только за выпивкой. На электрогитаре, которую вместе с колонкой притащили из соседней комнаты, Чиж играл всё, что просили — от битлов до "Мой адрес — Советский Союз" в дикой панковской манере. Общение с харьковчанами приносило ему массу удовольствия. Их дружба крепла просто и естественно.

— Сейчас музыка стала работой, способом заработка, — говорит Чернецкий. — А тогда она была формой существования: все дела, мысли, споры, интересы крутились вокруг неё. Мы больше ничего не умели по жизни, кроме как играть.

Разгул длился до тех пор, пока компания не пропила киношные гонорары, а вслед за тем и все наличные деньги.

— Нас отправляли в Харьков всем миром — лишь бы отправить! — вспоминает Чернецкий. — Там, в Питере, мы очень подружились с Чижом. Телефона в то время у меня не было, и он периодически звонил Климу: "Как вы там, старики?".

Между тем дела у харьковчан складывались сложно. Еще летом в группе случился раскол: оттуда ушли клавишник, ударник и администратор, чтобы создать собственный арт-роковый бэнд "Тройка. Семерка. Туз" ("3.7.Т"). Оставшиеся — Чернецкий, Михайленко и Клименко — взяли нового барабанщика Алексея Сечкина и старое название "Разные люди", которое однажды уже принесло им удачу.

По странному совпадению, дзержинская «ГПД» тоже доживала считанные дни. Юбилейный, 50-й, концерт, который был сыгран 23 декабря 1988 года, стал последним в истории группы.

Серьезные разногласия начались после «Рок-периферии», когда «продлёнщиков» встречали в родном городе как национальных героев: "В Москве все-таки прогремели! Снимки в газетах, статьи, — рассказывал Чиж. — Тут у нашего гитариста звезда во лбу — хлоп и загорелась. И началось: я не хочу играть с этим барабанщиком, меня не устраивает басист, а я вообще чуть ли не Стив Вай и Гарри Мур в одном лице…".

Требование Быни убрать «нерастущего» Баринова натолкнулось на твердую позицию Чижа: совершенству нет предела, и вместо одного музыканта всегда можно найти другого, гораздо круче. Если встать на этот путь, составы можно менять до бесконечности.

— И ещё, — говорит Чиж, — можно вспомнить фильм "Место встречи изменить нельзя": "Потому я тебя, Шарапов, не выдал, что мы вместе под пули ходили и одной шинелькой укрывались…". Ещё вот это — нормальная мужская дружба. Коли мы начали всё это вместе, так чего ж теперь?..

Конфликты на личном уровне были усилены творческим кризисом. К концу 1988-го парням надоел не только однообразный «металл», от которого ржавели мозги, но и социальная тематика. Подтрунивая сами над собой, они стали называть свой стиль «метилом» — бесцветной и ядовитой субстанцией.

Но Быня упрямо не хотел сходить с накатанных рельсов. Его амбиции подогревали новые успехи советских "мастеров металлопроката". Тот же "Черный кофе" получил в мае 1988 года приглашение на престижный испанский фестиваль "San Issidro", где выступил в компании таких грандов рока как Фрэнк Заппа, Джо Коккер и Стинг. Другой «металлический» флагман, «Ария», отправился в Берлин на фестиваль "Дни стены", где сыграл на «разогреве» у Майкла Джексона и Pink Floyd и заслужил аплодисменты почти 120 тысяч зрителей. Было ощущение, что ГПД-шники запаздывают, что удача проходит мимо.

Кроме того, Быню категорически не устраивала нищенская жизнь полу-профессионала. К тому времени администрация ДК смекнула, что на «металлическом» буме можно погреть руки и сделала концерты «ГПД» платными. Входные билеты стоили копейки, но Дворец все равно снимал неплохую кассу. Из этой выручки каждому «продлёнщику» платили по 4 рубля за выступление. Быня считал, что это оскорбительно мало — даже на «халтурах» (свадьбах, похоронах) дзержинские музыканты зарабатывали от 30 до 70 рублей. Потребовалось бы сыграть пару тысяч таких концертов, чтобы он смог купить фирменный «Fender», о котором мечтал (такая гитара стоила 2–3 тыс. рублей), и такие же фирменные «примочки» — бустер, флейнджер и квакер.