Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

Сделать из бедняков, влачащих жалкую жизнь в общинах, маленьких помещиков, имеющих и достаток, и досуг, а значит, „кованую свободу“, о которой он мечтал („чеканной свободой“ Столыпин называл деньги. — С. Р.).

Кованая свобода! Это прежде всего независимость. Зажиточному мужику нет необходимости кому-то кланяться, что-то выпрашивать, кого-то ублажать, перед кем-то ломать шапку. Удивительно, что достаточные немцы и чехи, колонисты, в чужой им стране, в России, были более независимы, [чем] русские бедняки на своей родине»[76].

Являлся ли в действительности Петр Аркадьевич «спасителем» или это преувеличение, даже сегодня трудно сказать со всей определенностью.

Да, конечно, Макс Вебер был недалек от истины, когда отрубил: «Слишком поздно!»

Почему? Хотя бы потому, что подавляющее большинство высвобождаемых из общины крестьян не были нужны в промышленности и нависли над государством словно колоссальный ледник, готовый сорваться. Всего же в российской деревне было 32 миллиона человек скрытой безработицы.

Теодор Шанин вообще видел постстолыпинскую Россию полуколонией Запада. И его аргументы тоже весьма основательны: «На рубеже веков Россия была „развивающимся обществом“, возможно, первым в этой категории. Этот вывод не опровергает ни развития „классического“ капитализма в России, ни уникальности ее истории. Несмотря на наличие и того и другого, основные характеристики явления, которое через несколько поколений получит название „зависимого развития“, все более проявлялись в России».

И далее следуют доказательства: критический рост внешнего долга, вывоз капитала за границу, рост технологической зависимости; нехватка квалифицированных кадров; углубление разрыва между социальными верхами и бедными слоями населения; растущее отставание от промышленно развитых стран, «стрессы экономических и социальных разбалансированностей и резких классовых различий», неподконтрольность центральной власти принадлежащих иностранцам концернов, дефицит образованных профессиональных кадров, резкий разрыв между крестьянской и городской культурой, грубая и неприкрытая эксплуатация, огромная степень государственного контроля, протесты интеллигенции.

После такого вала проблем трудно представить, что «пациент» долго протянет.

Однако не всё было безнадежно.

Шанин поясняет: «В России того времени возможности для быстрого экономического развития и преобразования, которые особенно проявились в периоды промышленных рывков между 1892–1899 гг. и 1909–1913 гг., были в целом лучше, чем в современных „развивающихся странах“. Сильное и высоко-централизованное Российское государство было в состоянии мобилизовать значительные ресурсы и до определенной степени сдерживать иностранное политическое и экономическое давление. Повышение мировых цен на продукты питания, и в особенности на зерно, обеспечило в этот период активный платежный баланс и способствовало процессу национального капиталообразования…

Однако было мало шансов, что эти благоприятные, т. е. способствующие подъему экономические условия в России сохранятся надолго».

Вывод: «Россия в своем социально-экономическом развитии пыталась угнаться за временем, и никто не мог сказать, каков будет финал этой гонки… В подобной ситуации также имеет значение не только матрица причин, тенденций и объективных факторов, но и фактор сознания, т. е. активный поиск альтернатив властями, силы, на которые они могли рассчитывать, задачи, которые перед ними стояли, и то, каким образом эти задачи понимались и решались»[77].

Активный поиск альтернатив! Что это означает? Революционный взрыв или управляемая эволюция?

Вольно или невольно Шульгин был втянут в поиск ответа на этот главный вопрос. Он должен был смотреть на Столыпина как на мессию, иначе никакой надежды не оставалось.

Даже В. И. Ленин, принципиальный противник Столыпина, давал России шанс на мирное развитие: «…после „решения“ аграрного вопроса в столыпинском духе никакой иной революции, способной изменить серьезно экономические условия жизни крестьянских масс, быть не может. Вот в каком соотношении стоит вопрос о соотношении буржуазной и социалистической революций в России»[78].

Во всех оценках Вебера, Шанина, Ленина не учитывалось одно важное обстоятельство. Вопрос финансового обеспечения Столыпинских реформ был не менее важен, чем политическая воля.

Но на что наталкивался русский крестьянин при сбыте своего главного продукта? На мощного конкурента в лице крупных банков, перед которым он был подобен муравью перед слоном.

Проблема русской бедности была системной в стратегии экономики Витте и передалась по наследству Столыпину. Перестающее быть чисто дворянским государство, ныне бюрократическое и отчасти финансово-предпринимательское, вслед за «лишними» дворянами не знало, как поступить с простонародной массой.

Хлебная торговля от крестьянского двора до морского порта была перенасыщена посредниками и ростовщическим капиталом. Это не только тормозило развитие аграрного сектора, но и лишало производителя части необходимого продукта, то есть вело к обеднению деревни. Скупка урожая «на корню», выплата мизерных авансов под будущий урожай были основной формой легального паразитирования скупщиков. Если в министерстве земледелия США работало специальное бюро для сбора информации о хлебной торговле во всех регионах страны численностью 150 тысяч человек, то в России в важнейшем экспортном секторе царила анархия. Ежегодно на экспорте зерна посредники, среди которых доминирующую роль играл иностранный капитал, зарабатывали до 50 миллионов золотых рублей (сегодня это не менее 5 миллиардов рублей).

Министерство финансов не могло или не стремилось навести здесь порядок, повысить платежеспособность крестьянских хозяйств. Страна с колоссальными возможностями расширения и усовершенствования торговли, экспортируя до 700–800 миллионов пудов (до 5 миллионов тонн) хлеба (вывоз в 1910–1911 годах составлял 21,9 процента мирового экспорта), отдавала почти без сопротивления рыночные позиции конкурентам.

В принципе оставался верным вывод П. Х. Шванебаха: «Бедность крестьян побуждает к самому разорительному сбыту зерна. Не приходится ли опасаться, как бы с дальнейшим ростом хлебного вывоза не стали учащаться наши голодовки и продовольственные затруднения?»[79]

Однако экономическая картина была весьма пестрой. Из записки государственного контролера, в частности, следовало: «Общие мероприятия по сельскому хозяйству.