Елена Лаврентьева - Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков

Ее сестра мечтательна, все больше с книжкой, даже среди шумной компании. Учились хорошо и прилежно. Из «гимназического фольклора» Наташе особенно запомнился стишок про классную даму: «Суха, как палка, черна, как галка, увы, весталка, тебя мне жалко». Их поговорки были очень выразительны. Так и слышу Лелин голос: «Ты что это, мать моя, белены объелась?», «наготовили, как на маланину свадьбу!», «опять фордыбачишь?», «не погода, а светопреставление!»

Все ценили Лелю за ее открытость и отзывчивость. Сохранились письма, присланные с фронта (1915 год) с благодарностями за полученные подарки от солдата действующей армии, крестьянина, отца семерых детей Сергея Ивановича Чадина и даже от пленных австрийцев, которым она тоже помогала продуктами и табаком.

Софья Александровна Иванова с княжнами Тасенькой и Соней Трубецкими, 1895

Хроника событий тех лет запечатлена в письмах Лели и Наташи к Мише Михайлову (юнкеру 1-й роты 2-го взвода 3-й школы прапорщиков), к которому сестры были неравнодушны. Однако в 21-м году Миша женится на Леле (предполагаю, что Наташа помнила эту обиду всю жизнь). Их брак не был счастлив: к концу 30-х годов Миша ушел от Лели к другой женщине. Не имевшая детей и оставшаяся без мужа, она очень переживала его уход, были даже попытки покончить с собой. Наташа настоятельно уговаривала ее съездить отдохнуть в Узкое. Но обо всем этом я узнала, когда Лели уже не стало. Она всегда ласково говорила о своем бывшем муже, называла его «мой Миша», «Мишенька»: «6/VII-41. Мой маленький, бесконечно любимый мальчик. Сегодня твое рождение. Да, рождение невеселое, никто из нас никогда в жизни не мог предположить такого ужаса. И сейчас единственным пожеланием может быть окончание войны. Мне кажется, что мы уже живем бесконечно в этом аду, а вся остальная жизнь далеко, далеко позади, и теперь кажется, что жалкое состояние, которое я влачила тогда, было раем по сравнению с теперешней жизнью. Не видеть тебя в такие дни ужасно, невольно ищешь какую-то поддержку, какую-то помощь у близкого человека, а я одна».

После смерти Миши Леля ездила к нему на кладбище, и мне даже в голову не могло прийти, как все было на самом деле. Теперь и я езжу к нему на кладбище, в память о Леле, о ее любви, которую она хранила всю жизнь, не помня обиды, и которая да послужит Мише во спасение.

Вообще, о личной жизни моих бабушек я узнала уже «потом», из писем и дневников. Почему-то при их жизни на все это было наложено табу. Дома говорили только о работе. Я до сих пор прекрасно помню имена и фамилии их сотрудников, помню разные истории, случившиеся с предками и двоюродными родственниками, но ни слова о личных переживаниях. На моей памяти я только трижды видела Бусяну в слезах: когда разбился Гагарин, когда умер Сахаров, когда погибла моя ручная крыса. Так что пусть о бабушке будет говорить ее дневник.

Наташа и Леля, 1916

Итак… 21 января 1929 года в бывшем имении Трубецких Узком, а ныне санатории ЦЕКУБУ (Центральная комиссия по улучшению быта ученых), шутливо прозванном его обитателями «Республикой СанУзией», Наташа Власова знакомится со своим будущим мужем Вениамином Аркадьевичем Зильберминцем. Через 12 лет, в годовщину этого знакомства, она подробно описала все события той зимы, словно это было только вчера:

«Был чудесный морозный вечер, когда наш автобус подъехал к главной аллее “Узкого”. У машины нас ждала лошадь с розвальнями, быстро довезшая нас к дому. Мы ехали вдвоем с Верой Васильевной Соловьевой. Обе были весело и чудесно настроены: обеих нас насильно выпроводили на три дня в “Узкое” отдохнуть. Я была очень утомлена сдачей зачетов в Университете, а Верочка – репетициями в театре. Впереди три дня отдыха! Сани наши остановились у парадного крыльца правого флигеля дома. В темноте кто-то окликнул: “Вера Васильевна! Наконец-то!” Наши чемоданы подхватил невысокий гражданин в лыжном костюме и стремительно побежал возвестить кого-то и где-то о нашем приезде, сказав, что это лежит на его обязанности, так как он в “СанУзской Республике” является “наркомом развлечения”. Я успела увидеть только его очки и светлые волосы, в беспорядке лежащие на лбу. Верочка успела мне шепнуть, что это писатель Зайцев – “чудак, но славный малый!”. “Спешите к ужину, не опаздывайте, здесь правила строгие: опаздывать после последнего гонга нельзя, а я до ужина хочу вас познакомить с одним профессором, он геолог, но прекрасный музыкант и в придачу спортсмен, на лыжах так катается, что за ним никто не угонится, завтра пойдем на лыжах… ”

…Мы с Верочкой были в восторге от нашей комнатки, в окна падал яркий свет луны, такой яркий, что был заметен при розовом свете лампы на ночном столике. Мы присели на диван и, заболтавшись, услыхали только третий гонг… Когда шли по большим коридорам главного корпуса, не встретили никого, очевидно, все были уже внизу в столовой. Мы поняли, что опоздали, и обеим хотелось уйти и не ужинать, но потом решили все-таки как-нибудь боком незаметно пройти в зал… В момент, когда мы с Верочкой открыли дверь, вдруг все разговоры смолкли и раздались громкие аплодисменты. Мы от смущения не двигались с места, не понимая, в чем дело.

Е. А. Михайлова (Леля) с маленьким пациентом, 1949

Первая догадалась Верочка: это вот и есть “наказание” за опоздание, о котором говорил Зайцев. Он уже шел к нам, а с ним высокий старик, Василий Александрович, директор санатория, который приветствовал нас очень чопорно и торжественно провел нас к нашим местам. Они оказались рядом с Зайцевым и тем профессором, о котором Зайцев нам говорил. Когда мы, смущенные, заняли свои места, Зайцев обратился к нам: “Ну, а теперь позвольте вас познакомить с первым лыжником "СанУзской Республики", профессором Вениамином Аркадьевичем Зильберминцем! ” Я почему-то думала, что этот профессор-геолог должен был быть очень суровым и скучным. Но собеседник наш оказался совсем иным, через пять минут мы говорили уже о театре, Шекспире, искусстве. Он весело рассказывал о правилах “СанУзской Республики”, о том, как завтра обязательно прокатит нас с высокой ледяной горы – мы не откажемся?.. Здесь на это никто не решается, и он ездит один, “это так замечательно: переезжаешь пруд и выезжаешь в поле… ”. Верочка дала свое согласие, а я порядком трусила. Конец ужина я мучительно молчала, так как не могла припомнить имя и отчество нашего милого собеседника. Во время сладкого блюда объявили, что после ужина будут танцы и что за лучшую мазурку будет выдан приз… Мне хотелось танцевать, но не хотелось уходить от Верочки и нашего милого собеседника. Мы уже разговаривали так изумительно легко и свободно, точно знали друг друга давно, и я даже решилась спросить о его имени и отчестве. “Его не скоро запомнишь”,– сказал он, улыбаясь, и столько было тепла в этой улыбке, что я в первый раз за долгие годы вспомнила папочку нашего… “Хотите, пойдем строить китайскую стену? Играть в маджонг умеете? ” Мне было очень хорошо в этом уютном уголке гостиной нашего “Узкого”. Я уселась глубже в кресло и хотела себе представить, как здесь жила мамочка, давно… как это было… Верочка меня вывела из задумчивости: “Наташа, идите танцевать! ”… Я обернулась к Верочке и Вениамину Аркадьевичу, который в это время как раз на меня смотрел, и сказала ему: “Я пойду, только вы не уйдете?”… Мне было изумительно хорошо. Я танцевала с таким наслаждением, как бывало в 15, 16 лет, мне было легко, радостно и как-то особенно хорошо тепло… Видимо, у меня было очень счастливое лицо, Вениамин Аркадьевич подошел ко мне, я его поблагодарила, что он не ушел. “За что же меня благодарить?! Это я Вас должен благодарить, и знаете больше за что? За то, что я увидел, какую искреннюю радость Вам доставили эти танцы, такую непосредственную радость не скоро еще увидишь, спасибо Вам!” Как это было тепло и грустно сказано. Мне хотелось многое, многое сказать этому милому, еще недавно незнакомому человеку, но я не сказала ничего… Через пять минут раздались первые такты мазурки, глинковской мазурки из “Жизни за царя”, ко мне подошел Василий Александрович, директор санатория, во всей его фигуре, походке было столько еще бодрости, что позавидовать могли все молодые люди. По-старинному расшаркавшись, он быстро взял мою руку, вытянул ее, выжидая такта, и быстро, легко мы понеслись по залу. Ему аплодировали после первого круга, а когда под конец он опустился на одно колено, поцеловал мою руку и, взяв меня под руку, повел к Верочке, в зале ему устроили овации, а мне несли приз! Это было огромное блюдо бутербродов, а сверху лежала большая плитка шоколада. Бутербродами я должна была угощать всех. Я увидела пробиравшегося ко мне Зайцева: “Пойдемте пройдемся – ночь сказочно хороша!!! Вениамин Аркадьевич ждет с лыжами”.