Александр Васькин - Московские адреса Льва Толстого. К 200-летию Отечественной войны 1812 года
Не случайно, что переезд в Москву совпал с пересмотром жизненных ценностей Толстого. Переоценка мировоззрения в итоге привела к появлению нового религиозного учения – толстовства, нашедшего немало сторонников. Это новое христианское учение должно было, по мысли Льва Николаевича, объединить людей идеями любви и всепрощения. Он стал активно проповедовать непротивление злу насилием, считая единственно разумными средствами борьбы со злом его публичное обличение и пассивное неповиновение властям. Путь к грядущему обновлению человека и человечества он видел в индивидуальной духовной работе и нравственном усовершенствовании личности, что и стал осуществлять на собственном примере.
Неприемлемая для Толстого московская среда во многом способствовала пришедшему к нему озарению, что все, что он делал и писал до этого, во многом было бесполезным. На творчестве это отразилось в первую очередь. Он стал писать «что нужно», а не что хочется. «Хочется писать другое, но чувствую, что должен работать над этим… Если кончу, то в награду займусь тем, что начато и хочется». «Что нужно» – это статьи и трактаты философско-религиозного содержания. «В награду» – роман «Воскресение» и повести.
Как подсчитали биографы Толстого, в Хамовниках он создал около шестидесяти произведений из сотни, написанных в Москве. Среди них – «О переписи в Москве» (1882 г.), «В чем моя вера?» (1883–1884 гг.), «Так что же нам делать?» (1884–1886 гг.), «Сказка об Иване-дураке» (1886 г.), «Записки сумасшедшего» (1884 г.), «Смерть Ивана Ильича» (1884–1886 гг.), «Власть тьмы» (1886 г.), «О жизни» (1886–1887 гг.), «Плоды просвещения» (1889 г.), «Крейцерова соната» (1889 г.), «Воскресение» (1889–1899 гг.) и другие.
Работал он истово, не жалея ни себя, ни других – тех, кому предстояло неоднократно переписывать его сочинения. «Я не понимаю, как можно писать и не переделывать все множество раз», – говорил он.
Писал Толстой обычно на дешевой бумаге размером в одну четвертую листа, крупным «веревочным» почерком. За день набиралось до двадцати страниц. Если бумага кончалась, то он продолжал строчить на том, что имелось под рукой – на счетах, на письмах и т. д. Часто за работой разговаривал сам с собою.
Как и в Ясной Поляне, сидел он за низким стулом, ножки которого были укорочены – чтобы ему было лучше видно, т. к. Лев Николаевич, будучи близоруким, очков не носил. Судя по всему, писать, сидя на таком стуле, было не очень удобно, т. к. роста Толстой был высокого. Иногда, после долгих часов сидения за столом, он вставал, подходил к пюпитру и, ставя его к окну, продолжал писать на нем. Любил писать при одной свече.
А потом… «Только перепишешь все – опять перемарает, и опять снова», – стонала Софья Андреевна. Но если в прошлые десятилетия переписка по нескольку раз «Войны и мира» составляла для нее трудность чисто физическую (объем-то какой!), то теперь появились трудности иного рода. Она была не согласна с тем, что переписывает: «Я не могу полюбить эти не художественные, а тенденциозные и религиозные статьи: они меня оскорбляют и разрушают во мне что-то, производя бесплодную тревогу».
Богато ли жили Толстые в Хамовниках? Жили в достатке, и во многом благодаря опять же Софье Андреевне. А чтобы жить в достатке, кормить большую семью и содержать многочисленную челядь, нужны были деньги. Мы не зря при описании усадьбы упомянули о «Конторе изданий». Издательское дело Софьи Андреевны и литературный гонорар за произведения Л.Н. Толстого, печатаемые на стороне, обеспечивали неплохой доход – от 15 до 18 тысяч рублей в год. Но этого тоже не хватало: Москва – не Ясная Поляна.
В 1886 г. самыми крупными статьями расхода из общей суммы 22 539 р. были: издание полного собрания сочинений Л.Н. Толстого – 5 138 р. 12 коп.; на питание семьи и дворни зимой в Москве и летом в Ясной Поляне – 3 120 руб. 51 коп.; на жалование учителям и слугам – 2 057 р. 38 коп.; на одежду семье и части слуг – 1 702 р. 01 к.; на карманные (личные) расходы детям – 804 р. 57 коп.; на разъезды семьи и слуг – 725 р. 52 коп.; на медицину и санитарию – 767 р. 90 к.; на покупку и ремонт хозяйственного инвентаря и мебели – 754 р. 88 коп.
В Москве деньги «тают не по дням, а по часам», – жаловалась Софья Андреевна в письме от 23 октября 1884 г. «Расходы в Москве при самой усиленной экономии так велики, что просто беда, в ужас приводят всякий день». В ответ на этот крик души супруги, Толстой утешает: «А если нужны будут деньги, то поверь, что найдутся (к несчастью). Можно продать мои сочинения (они верно выйдут нынешний год); можно продать Азбуки, можно лес начать продавать. К несчастью, деньги есть и будут, и есть охотники проживать чужие труды».
До сего момента Толстой продавал издателям авторское право на издание своих произведений. Даже издание и распространение «Азбуки», о которой он пишет жене, он поручил мужу своей племянницы Н.М. Нагорнову. Отныне Софья Андреевна, имевшая доверенность Льва Николаевича на ведение всех его имущественных дел, сама будет заниматься изданием сочинений Толстого. Правда, в 1891 г. Лев Николаевич преподнес еще один сюрприз, отказавшись от авторских прав (и отчислений от их использования) на все, что написал после 1881 г., т. е. на произведения, сочиненные в Хамовниках.
«Большое, сложное хозяйство целого имения почти все на ее руках, – хвалил Софью Андреевну Репин. – Высокая, стройная, красивая, полная женщина с черными энергичными глазами, она вечно в хлопотах, всегда за делом… Вся издательская работа трудов мужа, корректуры, типографии, денежные расчеты – все в ее исключительном ведении. Детей она обшивает сама… всегда бодрая, веселая, графиня нисколько не тяготится трудом».
Софья Андреевна занималась домом не формально, не по доверенности, а искренне желая доставить радость всем членам семьи, прежде всего – мужу. Ведь во многом моральный климат в доме зависел от того, в каком расположении духа находился Лев Николаевич: «Жизнь наша в Москве была бы очень хороша, если б Левочка не был так не счастлив в Москве», – признавалась она в 1882 г.
Полюбил ли Толстой свой дом в Хамовниках? Вопрос сложный. Например, как следует из написанного им здесь трактата «Так что же нам делать?», усадьба его представлялась ему чуть ли единственным лучом в темном царстве Хамовников:
«Я живу среди фабрик. Каждое утро в 5 часов слышен один свисток, другой, третий, десятый, дальше и дальше. Это значит, что началась работа женщин, детей, стариков. В 8 часов другой свисток – это полчаса передышки; в 12 третий – это час на обед, и в 8 четвертый – это шабаш. По странной случайности, кроме ближайшего ко мне пивного завода, все три фабрики, находящиеся около меня, производят только предметы, нужные для балов. На одной ближайшей фабрике делают только чулки, на другой – шелковые материи, на третьей – духи и помаду, первый свисток – в 5 часов утра – значит то, что люди, часто вповалку – мужчины и женщины, спавшие в сыром подвале, поднимаются в темноте и спешат идти в гудящий машинами корпус и размещаются за работой, которой конца и пользы для себя они не видят, и работают так, часто в жару, в духоте, в грязи с самыми короткими перерывами, час, два, три, двенадцать и больше часов подряд. Засыпают, и опять поднимаются, и опять и опять продолжают ту же бессмысленную для них работу, к которой они принуждены только нуждой. Так я ходил, смотрел на этих фабричных, пока они возились по улицам, часов до 11. Потом движение их стало затихать. И вот показались со всех сторон кареты, в карете дамы, закутанные в ротонды и оберегающие цветы и прически. Все, начиная от сбруи на лошадях, кареты, гуттаперчевых колес, сукна на кафтане кучера до чулок, башмаков, цветов, бархата, перчаток, духов, – все это сделано теми людьми, которые частью пьяные завалились на своих нарах в спальнях, частью в ночлежных домах. Вот мимо их во всем ихнем и на всем ихнем едут посетители бала, и им и в голову не приходит, что есть какая-нибудь связь между тем балом, на который они собираются, и этими пьяными, на которых строго кричат их кучера».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});