Венеция – это рыба. Новый путеводитель - Тициано Скарпа
Вот уже почти четыре столетия Венеция являет собой опередившую время смесь Лас-Вегаса, Бродвея и Диснейленда. И Помпеи. Венеция изобрела общество развлечений. Чтобы спастись, она утратила себя. А утратив себя, спаслась. Чтобы выжить, она начала исполнять роль самой себя, продавать себя, предлагать представление о самой себе: сцену, образ, развлечения, культуру. Туризм.
Но и до Маргеры у Венеции была промышленность, и отчасти есть до сих пор. У Венеции были мышцы, поджелудочная железа, почки, печень, а не только кожа. Со времен Средневековья здесь были стекловаренные печи и верфи. Затем, в ХIX веке, появились литейные заводы, мельницы, хлопчатобумажные фабрики, часовые заводы, пивоварни, хлопковые и табачные фабрики. Калле, по которой я гонял в детстве на велосипеде, называется Литейная, потому что именно там находились литейные заводы Невилла. Их основал шведский промышленник в середине XIX века. Они проходили от Рио делле Мунегете до церкви Сан-Рокко, включая дом, где я вырос. Заводы были с два футбольных поля. Они стояли на земле, где располагался манеж. Кажется, будто проводишь раскопки во времени: верхний слой – детские велосипедные гонялки, ниже – литейные заводы, еще ниже – лошади. Двигаться по поверхности Венеции все равно что вскрывать слои эпидермиса, напластования панцирей, отложения оболочек, как личных, так и исторических. Кожа стен тоже таит в себе сюрпризы. Летом 2020 года часть византийских мозаик базилики на Торчелло была снята для реставрации. Археологи не могли поверить своим глазам: свет увидели каролингские фрески. Историю зарождения города нужно переписывать.
Теперешняя Венеция никогда не бывает всей. Не потому только, что в настоящий момент ты видишь прежде всего ее прошлое, а сегодняшний день состоит в упрямом продолжении вчерашнего дня. Критическая точка – это будущее. Мы должны передать город тем, кто придет после нас, его нельзя извести, нельзя насладиться им всецело. Те, кто намерен просто-напросто попользоваться им, не понимают этого. Такие люди принадлежат к негодной части человечества. Зачастую это жадные и слепые люди. Но их надо понять: в конце концов, они лишь стремятся взять от жизни как можно больше, как и весь остальной мир.
Однако жить в Венеции означает преуменьшить свое настоящее. Освободить место для прошлого, позволить ему занять бόльшую часть сцены, а также уступить место будущему, согласиться на роль передатчиков, съемщиком жилья, очередных жильцов, даже если вы там родились и выросли.
Время, которое мы проживаем в Венеции, напоминает банковский кредит. Оно в большом долгу перед будущим и должно выплачивать ему проценты. Значительная часть венецианского настоящего уходит на заботу о прошлом, на его восстановление, а также о будущем, которому это прошлое нужно передать нетронутым настолько, насколько это возможно. Не знаю, сколько людей согласились бы жить на таких условиях.
Что предлагает Венеция взамен? Ни с чем не сравнимое качество жизни и много-много красоты. Вернее, жеманной версии красоты. Венеция приторна и без лавок с побрякушками и сувенирным хламом; не столько сама по себе, сколько из-за риторики, которую вызывает у приезжих: «Какое чудо! Какое очарование! Какое великолепие!». Это мировая столица китча.
Я только что рассказал тебе об исторических и экономических причинах строительства порта Маргера. Я не сказал всей правды. Промышленная зона создана по более веской причине. До того как был построен нефтехимический комбинат, солнце заходило на чистом горизонте, рядом с Монселиче и Эуганскими холмами. В течение почти столетия оно садится среди труб, клубов дыма, подъемных кранов и силуэта черной радуги – большого полукруга этиленовых трубопроводов. Наступает полдень, затем вечер. Солнце садится, становится оранжевого цвета, постепенно краснеет и плавится, растекаясь по небу липким розовато-лиловый сиропом. Нефтеперегонные заводы химически нейтрализуют его. Дымовые трубы протыкают раздувшийся шар. Мохнатая грядка заводов прорастает на просторах романтики. Маргера была построена в качестве противоядия от китча венецианского заката.
Иногда ясные дни противостоят грубой безвкусице панорамы. Утренней порой Венеция бывает похожа на альпийскую деревню. Ночная гроза омыла воздух, бора смела пыль, витающую в атмосфере, колокольни и купола высятся у подножия Доломитовых Альп. С берега лагуны на Лидо можно различить горные контуры и вершины: Чимон делла Пала, Пала ди Сан-Мартино и Фрадуста над колокольней Сан-Марко, Крода Гранда над Базиликой, гору Аньер над Санта-Мария-Формоза.
Ты испытываешь аллергию на любой китч. У тебя мурашки бегут по коже, когда ты видишь, как кто-то покупает карнавальную маску с каймой из золоченого кружева, или выглядывает из вапоретто, чтобы сфотографировать палаццо Барбариго, покрытый фальшмозаикой конца XIX века. На душе выпадает эритема, крапивница, сыпь. Так и хочется провалиться, отмежеваться от человечества, найти какое-нибудь укромное местечко за пределами мира. Ты возвращаешься поздно вечером, после полуночи, и видишь, как что-то прошмыгнуло по мостовой. Это крысы уносятся прочь, заслышав твои шаги. Они юркают в нижний проем подъездной двери или с перепугу ныряют в воду. Некоторым удается протиснуться в люк уличного водостока и исчезнуть под домами. Это может стать решением проблемы. Разве древние христиане не прятались в катакомбах? Но венецианцы не могут перебраться под землю. В городе нет подвалов, подземелий, туннелей под улицами. Есть несколько склепов, неглубоких и наполовину затопленных водой. Нет подземных убежищ. Венеция построена на грязи, сваях и дощатых настилах; настоящего фундамента нет, она опирается на поверхность. У нее нет бессознательного, она вся снаружи, вся вовне, вся кожа. Ей негде спрятаться, чтобы сохранить более подлинную сущность, чем та, которая выходит на поверхность. Вcе внутреннее содержание на виду; реальность – это лицо, фасад, эпидермис.
Кто является действующим чемпионом мира по борьбе с венецианским китчем? Джозеф Мэллорд Уильям Тёрнер. Что до меня, так он понял все. Он сражался с риторикой красоты, используя оружие возвышенного.
Возвышенное – это не красота. Это видение чего-то грандиозного, что завораживает и пугает. Это не изящество и очарование, а притягательность и ужас – вот что такое возвышенное. Всю жизнь Тёрнер писал грозовые тучи, давящие на
