Эквиано, Африканец. Человек, сделавший себя сам - Винсент Карретта
Несколько оправившись от потрясения и «собрав все свое мужество», Эквиано заявил Паскалю, что «я свободный человек и по закону он не вправе так со мной обращаться». Оба они сознавали, что де факто рабство не считалось законным ни в Англии, ни на королевском флоте. Однако статус рабства в Англии не был прояснен де юре, поскольку на этот счет не существовало никакого «положительного», или писанного, закона, принятого парламентом. Поэтому для обоснования своих позиций противникам и защитникам рабства приходилось апеллировать к обычаям судебной практики и концепции натурального права. Определение статуса рабства было оставлено скорее на усмотрение судебной, нежели законодательной, власти. Многие полагали, будто законность рабства была установлена в 1729 году, когда генеральный атторней сэр Филип Йорк и генеральный солиситор Чарльз Толбот представили частное мнение о законности рабства на территории Англии, состоявшее в том, что статус раба не меняется после крещения и что «хозяин вправе принудительно вернуть его на плантацию».[144] Но авторитетность мнения Йорка-Толбота как юридического прецедента подвергалась сомнению на основании других судебных актов. Так, в 1569 году в решении по делу Картрайта о рабе, ввезенном из России, рабство на английской земле объявлялось вне закона[145], а в 1763 году лорд-канцлер Роберт Хенли отметил, что раб становится свободным, как только нога его ступит на английскую землю[146]. Но то были единичные и не опубликованные решения, чьи юридические последствия не стали общепризнанны, хотя в 1753 году Джейн Коллиер уверенно утверждала, что в Британии «покупка рабов не разрешена»,[147] а знаменитый юрист сэр Уильям Блэкстоун, позднее все же смягчивший свое утверждение, в первом издании «Комментариев к законам Англии» (Лондон, 1765) заявлял, что «раб или негр становится свободным в то мгновение, когда ступает на землю Англии».[148]
Сочувствующие Эквиано члены команды по мере сил противились приказанию капитана и предлагали товарищу слова поддержки: «[Паскаль] твердо вознамерился отправить меня на первом же [судне], которое согласится меня принять. Команда баркаса едва гребла против своей воли и несколько раз хотела пристать к берегу, но он им этого не позволил. Кое-кто пытался утешить меня, уверяя, что он не может меня продать и что они заступятся за меня, я приободрился, и во мне стала просыпаться надежда, поскольку он уже спросил на нескольких кораблях, не возьмут ли там меня, но ему везде отказывали». Спустившись ниже по реке, Паскаль, наконец, сумел сговориться с Джеймсом Дорэном, капитаном купеческого судна Charming Sally, согласившимся купить Эквиано и забрать на остров Монтсеррат, как только судно присоединится к собиравшемуся в Портсмуте конвою, чтобы отплыть под вооруженной охраной в Вест-Индию.
Дорэн быстро утвердил свою власть над новым рабом:
Капитан Дорэн спросил, знаю ли я, кто он, и я ответил, что нет. «Ну так вот, – проговорил он, – с этого момента ты мой раб». Я возразил, что мой хозяин не вправе продавать меня ни ему, ни кому-либо еще. «Отчего ж, – спросил он, – разве твой хозяин не купил тебя?» Я признал, что так оно и было. «Но я служил ему много лет, – сказал я, – и он забирал все мое жалованье и призовые, и за всю войну я получил лишь один шестипенсовик, а кроме того, я был крещен, и по закону страны никто не вправе меня продавать». И еще я прибавил, что много раз слышал, как это говорили хозяину и стряпчий, и иные люди. На это они заметили, что говорившие такое не были мне друзьями, на что я ответил, что было бы странно, если бы другие не знали закон так же хорошо, как они. (143)
Дорэн сказал Эквиано, что тот «слишком много болтает по-английски», признавая тем самым, что Эквиано ориентируется в касающихся его юридических прецедентах лучше, чем могли ожидать он или Паскаль. У Дорэна не нашлось иных аргументов, кроме угрозы физической расправы: «…если я не буду вести себя хорошо и спокойно, то у него найдется способ меня проучить» (144). Сила явно была на стороне Паскаля и Дорэна, и они были не прочь применить ее против Эквиано. Но на его стороне мог оказаться закон, и то, что им пришлось прибегнуть к хитрости и угрозам, подтверждает, что они, вероятно, это понимали.
Почти за четыре года до этого Комитет Адмиралтейства установил прецедент, очевидным образом применимый к случаю Эквиано. Запутанное дело началось в середине декабря 1758 года, когда Уильям Кастилло направил премьер-министру Уильяму Питту свою «Покорно петисию»[149], в которой утверждал, что родился на Барбадосе и был «в год 1752-й привезен в Англию Джеймсом Джонсом, штурманом корабля Его Величества Northumberland»[150]. В Плимуте его крестили, «что я всепокорнейше воспринял как жалующее меня привилегиями свободного лица». Но затем Джонс велел его «доставить на борт Hunter Tender у Тауэра, откуда выслать в железах в почтовом дилижансе в Портсмут». И теперь он находился «на борту корабля Его Величества Neptune в Спитхеде, в ошейнике днем и закованный в железо ночью в ожидании отправки на первом же судне, направляющемся на Барбадос, для продажи». Ссылаясь на «привилегии свободного человека, которые я покорнейше полагаю себя обретшим согласно законам этой земли» и «желая служить на борту корабля Его Величества, на коем обретаюсь ныне», Кастилло искал защиты от возвращения в рабство. Питт переправил петицию в Комитет Адмиралтейства, который предписал капитану портсмутского порта адмиралу Фрэнсису Холбёрну расследовать дело.
В ответ на запрос Холбёрна Джонс представил собственное объяснение, существенно противоречившее доводам Кастилло. По Джонсу выходило, что бывший «Кастальо Смит» сам переименовал себя в «Уильяма Кастальо», дабы выказать независимость, что весьма обычно для освобожденных или выкупившихся рабов. Словно не признавая права Кастилло на новую идентичность, Джонс последовательно именует его «Кастальо». Джонс и Кастилло познакомились в порту Бостона в Массачусетсе в 1751 году, когда служили на одном торговом судне. Джонс согласился
