Людмила Штерн - Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском

Это кафкианское действо происходило на фоне греческого хора пригнанных в суд рабочих, не понимавших сути происходящего, но тем не менее шумно возмущавшихся поэтом, которого они никогда раньше не видели, не слышали и не читали и о существовании которого впервые узнали в этом зале.

Выступавшими в суде свидетелями защиты были всего три человека – Ефим Григорьевич Эткинд, Владимир Григорьевич Адмони и Наталия Иосифовна Грудинина, прекрасно отдававшие себе отчет о последствиях своей порядочности...

Но благодаря Фриде Вигдоровой, документировавшей все, что происходило на этом судилище, наши современники узнали правду о тех, кто топил поэта, и о тех, кто старался его спасти.

Лидия Корнеевна Чуковская написала Якову Семеновичу Киселеву (который вначале должен был выступить как официальный защитник Бродского) письмо с просьбой взять на себя подготовку и оформление всех юридических документов для доказательства сфабрикованности «Дела Бродского». Это письмо хорошо показывает, к каким ухищрениям приходилось прибегать интеллигенции, чтобы убедить советских чиновников (генерального прокурора Руденко, судью Румянцева, инструктора Центрального Комитета КПСС Миронова и других), что Бродский поэт, что он не опасен для советской власти и его преследование чернит образ нашей страны за границей.

Вот это письмо, которое мне передал сын Якова Семеновича, Юрий Яковлевич Киселев.

31.III.64

Дорогой Яков Семенович!

Вот опять судьба сводит нас по грустному поводу. Дай бог, чтобы на этот раз конец был счастливый.

Я очень обрадовалась, узнав, что Вы согласились взять на себя это дело. Тут и нужен человек сердечный и умелый, как Вы. Зоя Николаевна сделала все возможное. Но тут, по-видимому, надо сделать невозможное.

Вам передадут записку моего любимого друга, Фриды Абрамовны Вигдоровой. Она была на суде – на обоих заседаниях – и все записала со свойствнными ей точностью и артистизмом. Прочитав, Вы сразу увидите и антизаконность, контр-гуманность, и подстроенность – и политическую, общественную вредность – этого процесса. Обо всех обстоятельствах, связанных с делом Бродского, расскажет Вам также и податель сего письма, наш друг Лев Зиновьевич Копелев. Я же хочу дополнительно сообщить Вам некоторые обстоятельства, которые Вам знать необходимо, как говорится, из первых рук.

Пытаясь спасти юношу, С. Я. Маршак и К. И. обратились с письмами и по телефону – к

Тикунову

Волкову

Руденко

Судье Румянцеву

В ЦК – к Миронову.

В суд они послали телеграмму, которая оглашена не была, под тем предлогом, что она не заверена. Тогда они послали письмо (Румянцеву и Топоровой) с требованием приобщить телеграмму к делу (подписи заверены). Но и тогда, и на втором суде телеграмма оглашена не была.

Но это не так важно. Важнее всего – и страшнее всего – вот что:

12. 03 К. И. позвонил Миронову и осведомился о переданном ему накануне письме. Тот ответил, что приказал Руденко (!) послать в Л-д человека; человек пробыл неделю и «все изучил». Результаты изучения:

Бродский хуже Ионесяна, ибо Ионесян т о л ь к о (!) раскалывал головы, а Б. вкладывает в них антисоветские мысли.

Бродский писал в дневнике 1956 г., что хочет бежать за границу.

Бр. не сам (!) пишет свои стихи(!), а делает переводы(!).

Вот это – основа всего процесса. Тунеядство – предлог. Дело политическое, раздутое и выдуманное на основе Дневника 1956 года двумя негодями формации 37 г. – Лернером и Медведевым. Они очень энергично топят поэта, при содействии Прокофьева, который его ненавидит за эпиграмму.

Иосиф Бродский (я часто встречала его у Ахматовой) – поэт несложившийся, но несомненно талантливый, одержимый стихами, работающий над своими стихами и переводами дни и ночи напролет. И Ахматова, и Маршак, и Чуковский, и Копелев, и Эткинд, и Адмони (и я, грешная!), и Вигдорова – все, кто знаком с его творчеством – уверены, что у него есть будущее. И вот опять, в который раз! У страны отнимают поэта. Переносить это нам всем тяжело: мы видели слишком много гибелей.

Дорогой Яков Семенович, наши хлопоты уткнулись в стену. Миронову Лернер ближе, чем Ахматова или Шостакович (кот. тоже включился в борьбу). Как пробить эту стену? Теперь все зависит от Вас, от Вашей команды. Пожалуйста, скомандуйте (если найдете нужным!), мы ждем – и во всяком случае держите нас (Копелева, Вигдорову, меня) – в курсе дела. Крепко жму руку,

Ваша Л. Чуковская

В борьбу за спасение молодого поэта вступил цвет нашей интеллигенции, лучшие представители литературы и искусства: А. Ахматова, К. Чуковский, Л. Чуковская, С. Маршак, Д. Шостакович, Л. Копелев.

Только благодаря их усилиям Бродский через полтора года вернулся из ссылки в Ленинград.

В одном из первых своих «западных» интервью Майклу Скаммелю на вопрос: «Как на вашу работу повлияли суд и заключение?» – Бродский сказал: «Вы знаете, я думаю, это даже пошло мне на пользу, потому что те два года, которые я провел в деревне, – самое лучшее, по-моему, время моей жизни. Я работал тогда больше, чем когда бы то ни было. Днем мне приходилось выполнять физическую работу, но поскольку это был труд в сельском хозяйстве, а не работа на заводе, существовало много периодов отдыха, когда делать нам было нечего».

Эта оценка норенской жизни Бродского странным образом совпадает с мнением А. И. Солженицына о пользе ссылки для нашего поэта.

И хотя в личных разговорах мне никогда не приходилось слышать от Иосифа, что в Норенской он был счастлив, у нас нет оснований сомневаться в искренности его слов.

А теперь перенесемся на двадцать лет вперед, в 1982-й.

После получения премии для гениев Макартура Иосифа интервьюировал по телевизору нью-йоркский журналист Дик Кавет. Кавет просил Иосифа рассказать о его пребывании в тюремной психиатрической больнице и о преступных методах советской психиатрии.

Мы с Витей слушали ответы Бродского и не могли поверить своим ушам. (К сожалению, не сообразила записать с экрана на магнитофон это интервью и поэтому слова Бродского, хоть и взяты в кавычки, не являются точной цитатой, но выражают очень близкий смысл.)

Ничего страшного в советских психушках нет, во всяком случае в той, где я сидел, – благодушно рассказывал Бродский, сидя в глубоком кресле, нога за ногу, сигарета между пальцев. – Кормили прилично, с тюрьмой не сравнить. Можно было и книжки читать, и радио слушать. Народ кругом интересный, особенно психи... Но были и вполне нормальные, вроде меня. Одно плохо – не знаешь своего срока. В тюрьме известно, сколько тебе сидеть, а тут полная неопределенность...

Я позвонила ему в тот же вечер:

– Иосиф, мы очень расстроены твоим телевизионным интервью.