Ханна Ротшильд - Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов

В Англии огромное состояние Ротшильдов уменьшилось во много раз и из-за войны, и потому, что семейные связи распадались. Халтон-Хауз продали Би-би-си, Эштон-Клинтон превратился в отель, Ганнерсбери – в общедоступный парк. В Тринг-Парке обосновалась школа театрального искусства. Уэддесдон вернулся к Ротшильдам, но тринадцать лет спустя его, как Аскотт-Хауз, передали Фонду охраны исторических памятников. Лишь в Ментмор-Таурс, доме моей тезки Ханны Ротшильд, ее потомки Роузбери жили до 1970-х. Когда Ника появилась на свет, Ротшильды владели сорока с лишним особняками и усадьбами в Британии и на континенте. Ныне только в Уэддесдоне, под охраной Исторического фонда, сохранилась первоначальная обстановка.

Расправилась война и с привычным Ротшильдам образом жизни. Не стало их твердыни в долине Эйлсбери; забылся обычай проводить выходные друг у друга, распалась система семейных связей. Виктор, номинальный глава семьи, принадлежал к новому поколению – он пренебрег своим наследием, избавился от сокровищ, накопленных предками. Для Виктора все было просто: если вещь его не привлекает, тем паче если не вписывается в его образ жизни, с ней надо расстаться.

Он говаривал, что на каждого Ротшильда, который делает деньги, приходятся десятки тех, кто их тратит, – себя он относил ко второй категории. Ему досталось наследство в 2,5 миллиона фунтов, дома на Пиккадилли и в Тринге, огромная коллекция произведений искусства. После него осталось всего 270 410 фунтов – большую часть состояния Виктор истратил. Он не имел ни способностей, ни желания отвоевывать прежнее положение Британского банка, зато в 1949 году принял по поручению лейбористского правительства должность председателя Агрономического совета и занимал ее на протяжении десяти лет. Он также продолжал научные исследования на кафедре зоологии в Кембридже, занимаясь гаметологией – исследованием спермы, яйцеклеток и процесса оплодотворения. К прошлому он не питал ни капли почтения и бестрепетно снес коттеджи в Рашбруке (Саффолк), чтобы построить на их месте образцовую экодеревню из совершенно одинаковых домов.

Жюль тем временем, которому прискучили парады победы, раздобыл себе пост в министерстве иностранных дел. По пути к первому месту назначения, в Норвегию, к нему и Нике присоединились двое старших детей и сын Жюля от первого брака Луи. Жюль не видел детей пять лет, Ника – три с лишним года.

Хотя денег у них поубавилось, супруги Кенигсвартер не могли так сразу отказаться от жизни на широкую ногу и подыскивали себе соответствующее жилье. И все же решение поселиться в Осло в замке Гимле могло показаться экстравагантным: здесь жил ненавистный коллаборационист Видкун Квислинг, «норвежский Гитлер». В октябре 1945 года он был расстрелян за осуществленный им в апреле 1940 года государственный переворот и за ряд других преступлений: Квислинг поощрял норвежцев вступать в эсэсовскую дивизию «Нордик», отправлял евреев в концентрационные лагеря. С какой стати Кенигсвартер поселились в этом месте, самый воздух которого был пропитан страшными воспоминаниями?[7] Жюль похвалялся, что роскошный фасад доминирует над всем заливом, в гостиной размещается сотня посетителей, шестьдесят человек усаживаются за обеденный стол.

Должность посла Франции в Норвегии позволяла Жюлю содержать семью и вместе с тем представлять свою страну. Нику от всего этого тошнило.

Подруга детства старшего из детей, Патрика де Кенигсвартера, вспоминала, как мальчишка, напевая «Не запирай меня», то вбегал в спальню к матери, то выбегал из нее, а Ника допоздна лежала в постели, такая красивая, с длинными темными волосами[8].

Должность посла осчастливила Жюля четкими правилами, расписанным протоколом. Он главенствовал над служащими посольства и мог влиять на политику в регионе. Идеальное положение для «Главнокомандующего». Конечно, Осло был отнюдь не столь лакомым кусочком, как Вашингтон, Лондон или Берлин, но после войны каждое посольство играло в дипломатии существенную роль, к тому же с этой должности Жюль мог несколько лет спустя подняться к новым высотам.

Жене посла отводилась особая роль, ее лучше всего определила несколько лет назад в своем интервью Мэрилин Пайфер, супруга посла США в Украине Стивена Пайфера: «Я думала, что роль "жены" представляет собой золотую середину между двумя крайностями: моральным авторитетом, который задает тон в посольстве, и самой ненавистной персоной, которая требует от всех послушания, не обладая реальной властью, и вечно настаивает на какой-нибудь глупости». Главным образом в ведении жены посла находился протокол: рассадить гостей за столом по чину и званию, проверить, что эти самые чины и звания верно обозначены на карточках, что всех правильно кормят, правильно титулуют при обращении. Жена посла представляла собой неяркое, но крупное полотно, на котором запечатлевались добрые дела ее супруга и идеалы ее страны. Разумеется, жены дипломатов часто и в самом деле творили много добра, вот только Ника в подобного рода консорты не годилась.

Некоторые аспекты их брака продолжали исправно функционировать – так, у супругов появилось после войны еще трое детей: Берит в 1946-м, Шон в 1948-м и Кари в 1950-м. Кенигсвартеры продолжали путешествовать, осваивать иноземные города. Любовь к светской жизни была у обоих в крови. Да и браки не рушатся из-за какого-то одного неприятного инцидента, но когда взаимное отталкивание накапливается, усугубляется индивидуальная несовместимость и отношения становятся хрупкими, тогда достаточно лишь толчка.

Одна такая деталь, запечатленная в дневнике Жюля, отражает и особенности его личности, и сделавшееся невыносимым напряжение в их браке. Посол часто устраивал парадные ужины, принимая за длинным обеденным столом в банкетной зале до шестидесяти человек. Согласно общепринятому тогда правилу, после десерта дамы немедленно покидали столовую, предоставляя мужчинам возможность свободно поговорить и покурить. Хозяйка дома обязана была подать пример. Ника, по словам Жюля, частенько об этом забывала, и вот, чтобы ей напоминать, он вмонтировал в стену напротив ее стула электрическую лампочку, которую мог включать со своего места. Как только уносили последнюю тарелку, Жюль принимался включать и выключать лампочку; свет бил Нике в глаза, и она, спохватившись, поднималась и выходила из зала.

Их сын Патрик признает: «Отец все контролировал. Для моей матери он стал очередным воплощением ее доминирующей матери. Пунктуальность была его божеством, а Ника органически не способна была прийти куда-либо вовремя. Она пропускала назначенные встречи, порой спохватываясь лишь спустя несколько дней, она вечно опаздывала на самолет».