«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз - Алексей Николаевич Баскаков
1949–1950
«Автократическая революция». Продолжение личного дела Томаса Манна
Между прочим, меня чрезвычайно поразило необыкновенное незнание европейцев почти во всем, касающемся России. Люди, называющие себя образованными и цивилизованными, готовы часто с необычайным легкомыслием судить о русской жизни, не зная не только условий нашей цивилизации, но даже, наприм<ер>, географии.
Ф. Достоевский. Письмо редактору одного из иностранных журналов, 1868[275]
1949 год был богат знаменательными событиями: образование НАТО и двух германских государств, снятие блокады
Берлина, испытание советской атомной бомбы. Томас Манн по случаю юбилея Гете впервые с начала эмиграции посетил свое отечество.
2 января 1949 он отвечал Бехеру, что пока не знает, приедет ли в Германию в рамках запланированного нового путешествия в Европу. Да и от пребывания там – если говорить конфиденциально – он не ждет ничего, кроме боли, смятения и никому не нужных нервных переживаний. Если присуждение Гетевской премии не будет поставлено в зависимость от его личного присутствия, то он примет эту честь с благодарностью[276].
17 января его советское личное дело было было дополнено очень странным сообщением, гласившим: «Отмечается, что Томас Манн заявил журналистам, что не будет больше писать романов. <…> Он намерен поселиться в своей вилле на Французской Ривьере»[277]. Скорее всего, снова произошла ошибка в передаче данных, так как Томас Манн никогда не делал подобного заявления и не владел виллой во Франции.
Случаю было угодно, чтобы Томас Манн в феврале и марте 1949 года перечитывал книгу Джозефа Конрада «Глазами Запада». Чтение пришлось очень кстати. Джозеф Конрад в 1911 году написал этот психологический роман о русских террористах, боровшихся с самодержавием. Рассказчик-англичанин (т. е. западный наблюдатель) не испытывает ни малейшей симпатии ни к самим террористам, ни к Российскому государству. Россия в целом для него мрачна, деспотична, непредсказуема и иррационально-темна. Томас Манн резюмировал: «Восхищение романом Конрада о трагизме России. Мрачность борьбы между автократией и революцией в далекой темной стране. Теперь из этого получилась революция как автократия, революционное полицейское государство»[278].
Четверть века назад популярная теория «азиатизма» помогла Томасу Манну сгладить разрыв между «устремленной в будущее» идеей и жестокостью ее воплощения большевиками. На момент, когда он перечитывал «Глазами Запада», такая постановка вопроса уже давно утратила для него актуальность. Теорию «азиатизма» он сдал в архив много лет назад. Но проблема коммунистической реальности, которая явно не преобразовавалась в демократическую так скоро, как ему хотелось бы, по-прежнему его беспокоила. Роман Джозефа Конрада был построен на штампах, сравнимых с теорией «азиатизма». Он снабдил Томаса Манна удобной заготовкой для ответа на неудобные вопросы. С этого момента писатель включил представленный Джозефом Конрадом образ России в свой полемический арсенал.
В январе и феврале 1949 года Томас Манн работал над лекцией о Гете по просьбе Оксфордского университета, в которой не обошел актуальные темы, в особенности мейнстрим американской политики. С помощью компиляции цитат он рассчитывал показать, что «сегодня» взгляд Гете, возможно, был бы направлен скорее на Советский Союз, а не на Соединенные Штаты. Конечно, полагал Томас Манн, великий Гете не одобрил бы деспотизм, но нельзя забывать, например, о Наполеоне, перед лицом которого гетева неприязнь все же смягчилась… Эта символическая картина была в одночасье сметена жестокой реальностью: 5 марта Томас Манн получил известие о судебном процессе против венгерского кардинала Иожефа Миндсенти, слишком напоминавшем московские показательные суды. После этого писатель вычеркнул из своей лекции пассаж о Гете, благожелательно смотрящем в сторону Советского Союза[279].
В последующий период советская сторона особенно внимательно наблюдала за деятельностью Томаса Манна. По информации в его личном деле от 6 мая 1949 года со ссылкой на «Нью-Йорк тайме», он назвал соглашение о Берлине «свидетельством стремления СССР к миру»[280]. Вероятно, имеется в виду четырехстороннее соглашение о снятии блокады от 4 мая 1949 года.
10 мая Томас Манн вылетел из Нью-Йорка в Лондон. Уже через три дня его кураторы в Москве зарегистрировали, что он получил степень почетного доктора Оксфордского университета[281]. После блестящего приема в Англии, Швеции и Дании и заслуженного отпуска в Швейцарии последним – и самым тяжелым – пунктом программы была Германия. Решение поехать в Веймар было принято отнюдь не так независимо, как впоследствии об этом рассказывала жена писателя[282]. Еще в Стокгольме и Лунде в конце мая он не был уверен, что поедет во Франкфурт, где далеко не все были рады его видеть[283]. Вопрос с Веймаром был еще сложнее. Томаса Манна не столько смущали контакты с коммунистическими властями, сколько возможная жесткая реакция на них в Соединенных Штатах. «Испортить все в Америке» ему не хотелось[284].
18 мая, когда Томас Манн еще пребывал в нерешительности, корреспондент газеты «Мюнхенер меркур» попросил писателя пояснить его неожиданную для многих позицию по заключению Северо-Атлантического пакта. В апреле 1949 года он подписал открытое письмо в Конгресс США с призывом отклонить этот пакт. Томас Манн дипломатично ответил, что подписал «послание американскому Конгрессу только потому, что оно было против ратификации пакта, против того, чтобы любой ценой протащить его». Он не сторонник пакта из-за того, что тот одновременно является военным инструментом и опирается на случай войны. Для него, писателя, важнее мир[285]. Эта акция, равно как и интервью, не могли пройти незамеченными. Сообщение в советском личном деле Томаса Манна, датированное 8 июля, гласит, что он «подписал письмо, адресованное всем сенаторам, в котором требуется отклонить Северо-Атлантический пакт». Приписка к сообщению указывает на то, что оно относится к общему досье «Конгресс США»[286].
21 июня – решение ехать в Германию все еще не было принято – Томас Манн заявил коррепонденту мюнхенской «Нойе цайтунг»:
Не могу представить себе, что коммунизм – подходящая для Германии политическая форма. Но я не могу согласиться с чрезмерной антибольшевицкой пропагандой, за которой часто скрываются реакционные круги. Мы должны прийти к модусу вивенди с Россией, ради мира. Новая война разрушит Европу. Кроме того, я испытываю большую симпатию к достижениям русской культуры. Я бы не хотел расставаться с творчеством Толстого и Достоевского[287].
