Марк Твен - Автобиография

«6 октября. Я обнаружил себя здесь в невыгодном положении. Четыре человека в доме говорят на итальянском и ни на каком другом, один говорит на немецком и ни на каком другом, остальная беседа происходит на французском, английском и местных наречиях. Я оснащен всего лишь самыми поверхностными познаниями в этих языках, разве что за исключением одного-двух. Анджело говорит на французском – на таком французском, на который он мог бы взять патент, потому что изобрел его сам; на французском, которого никто не понимает, на французском, который напоминает мешанину звуков, не слыханных со времен Вавилона, на французском, от которого скисает молоко. Он предпочитает его своему родному итальянскому. Он обожает говорить на нем, обожает себя слушать, для него он звучит как музыка, он ни за что его не оставит. Моей семье хотелось бы пустить в ход свои немногие накопления в итальянском, но он не откликается на их попытки. Вне зависимости от того, на каком языке к нему обращаются, он отвечает на французском – на своем специфическом французском, своем режущем слух уникальном французском, который звучит как грохот антрацита, сгребаемого лопатой в угольный желоб. Я знал некоторое количество итальянских слов и несколько фраз и поначалу старался поддерживать их в свежем и пригодном состоянии, оттачивая на Анджело, но он отчасти их не понимал, а отчасти не хотел понимать, так что я был вынужден временно отозвать товар с рынка. Но только временно. Я практикуюсь. Я готовлюсь. Когда-нибудь я буду готов для беседы с ним, и не на бесплодном французском, а на его родном языке. Я окуну этого парня в его родной язык.

27 октября. Первый месяц окончен. Мы уже пообвыклись. Все сошлись на том, что жизнь на флорентийской вилле – идеальное существование. Погода божественная, виды снаружи прелестны, дни и ночи спокойны и безмятежны, изолированность от всего света и его тревог приятна как грезы. Никакой работы по дому, никаких планов, не надо надзирать ни за какими закупками – все эти вещи делаются как будто сами собой. Смутно понимаешь, что кто-то за этим присматривает, – точно так же, как понимаешь, что землю кто-то вращает, а звезды зажигает и солнце пропихивает по небу в соответствии с графиком, но на этом – и все, не чувствуешь себя лично вовлеченным или в какой-то степени ответственным. В то же время нет руководителя, нет главы исполнительной власти, каждый слуга или служанка занимается своим делом, не требуя присмотра и не имея его. Они вручают вам раз в неделю тщательно детализированные счета, затем механизм молча продолжает работать дальше, точь-в-точь как раньше. Ни шума, ни суеты, ни раздоров, ни замешательства – у нас, наверху. Я не знаю, что делается внизу. Ближе к вечеру приезжают из города друзья, пьют чай под открытым небом и рассказывают, что происходит в мире. А когда огромное солнце опускается на Флоренцию и начинаются ежедневные чудеса, они затаивают дыхание и смотрят. Тут уж не до разговоров».

Далее следует Нью-Йоркская диктовка, начавшаяся 9 января 1906 года

Памятка для будущих редакторов и издателей этой «Автобиографии»

Я буду щедро уснащать эту автобиографию газетными вырезками. Если я не копирую их в текст, это означает, что я не делаю их частью автобиографии – по крайней мере ранних ее редакций. Я вставляю их, следуя теории, что если они не будут интересны в ранних редакциях, то настанет время, когда будет недурно вставить их по той причине, что возраст сделает их интересными, хотя в свежем виде им могло не хватать этого качества.

9 января 1906 года

Чем больше я думаю об этом проекте, тем менее осуществимым он мне представляется. Трудности его осуществления постоянно нарастают. К примеру, идея набросать серию последовательных событий, которые произошли со мной или которые я воображаю, что произошли, – я вижу, что это для меня невозможно. Единственно для меня возможное – это говорить о том, что приходит мне в голову в данный момент: быть может, что-то из середины моей жизни или то, что произошло всего несколько месяцев назад.

А в вашем случае, если вы намерены собрать из этой массы эпизодов краткую биографию, что ж, вам придется прочесть все полностью и отобрать определенный материал – систематизируйте свои записи, а затем напишите биографию. Эту биографию придется мерить массой моей автобиографии. Вы издадите это при моей жизни? Таков ваш замысел? (Имея в виду книгу мистера Пейна.)

Мистер Пейн сказал: «Время публикации можно определить позднее».

Мистер Клеменс. Да, это так, а что вы думаете в отношении объема?

Мистер Пейн. Автобиография не должна превышать ста тысяч слов. Если бы она разрослась и была очень интересной, тогда объем мог бы достичь ста двадцати тысяч.

Мистер Клеменс. Я бы сделал обычный объем – восемьдесят тысяч с привилегией в двадцать тысяч.

Моя цель расширить эти автобиографические записки до шестисот тысяч слов, а возможно, и больше. Но это займет долгое время – долгое время.

Мистер Пейн. Записи, которые мы здесь делаем, будут вам величайшим подспорьем в написании автобиографии.

Мистер Клеменс. Моя идея такова: я пишу автобиографию. Когда эта автобиография будет закончена – или перед тем как будет закончена, но не позже, – вы забираете рукопись, и мы можем договориться, сколько взять из нее для биографии в восемьдесят или сто тысяч слов, и таким вот манером мы с этим сладим. Но это не воскресная прогулка – это долгое путешествие. Поэтому моя идея состоит в том, что я делаю автобиографию, что я владею рукописью, что я плачу за это и что в конце, в должное время, вы начинаете набирать из этой рукописи вашу биографию.

Мистер Пейн. У вас уже наготове изрядный объем этого раннего материала. Предположим, что пока вы пишете эту автобиографию, вы время от времени передаете куски из нее в мои руки, так чтобы я мог начать подготавливать свои комментарии и материал для другой книги.

Мистер Клеменс. Это можно устроить. Предполагая, что мы будем беседовать здесь в течение часа или двух пять дней в неделю – или несколько дней в неделю, как получится, – сколько тысяч лет понадобится, чтобы собрать шестьсот тысяч слов? Давайте тогда исходить из этой идеи, приступим и через несколько дней посмотрим, сработает ли это.

Теперь давайте договоримся о цене – скажем, будет столько-то тысяч слов. Вы ведь так назначаете цену, не правда ли? (По доллару в час за диктовку и по пять центов на сотню слов за выписки.) Мы попробуем – посмотрим, получится это скучно или интересно или же это так нам надоест, что мы захотим совершить самоубийство. Мне страшно не хочется приступать. Мне страшно не хочется начинать, но я воображаю, что, если вы будете присутствовать здесь, со мной, и время от времени вносить предложения, мы сможем сделать так, чтобы дело пошло, а не тянулось кое-как.