Генрих Сечкин - На грани отчаяния

Как иногда просто в житейской практике то, что в теории слывет невозможным. Никакими пытками Буганов со своими «опричниками» не смог положительно повлиять на психологию своих подопечных. А маленькая старушка с кастрюлькой в руках, оставив неизгладимое впечатление в памяти, сыграла в моей будущей жизни решающую роль. Я прекрасно понимал, что не все люди одинаковы. Есть старушки - есть бугановы. Но было ясно и другое - невозможно причинить вред десяти бугановым, не задев хотя бы одну такую старушку.

- А ну, разойдись! - нервничал солдат.

Облегченные, с полотенцами и мыльницами в руках, карабкались мы в свой вагон. Несколько человек не вернулись. Очевидно, по дороге из туалета их отправили на пересылку или в зону этого населенного пункта. В вагоне стало посвободнее.

- А что, братки, может, перекинемся в три листика? - предложил Язва.

Карты были самой неотъемлемой частью тюремного житейского быта. После каждого изъятия во время обысков их тут же изготавливали вновь.

- Годится! - весело откликнулся Колючий, всегда с готовностью поддерживающий развлекательные мероприятия. - Сдавай!

Мы с удовольствием резались в буру, пока не почувствовали мощный толчок по вагону спереди.

- Паровоз прицепили, - заметил Витя. - Господа, никто не обратил внимания, что за станция?

- Не-е, - протянул Язва. - кончай играть. Сейчас тронемся. Больно хорошо спится на ходу.

Через несколько минут состав дернулся и, медленно набирая скорость, покатил на восток. Значительная часть наших попутчиков с удовольствием растянулась на нарах. Я завалился тоже.

Никто не знал конечного пункта нашего маршрута. Никто не знал, сколько времени мы проведем в пути. Никто не думал о свободе в будущем - слишком велики были сроки. Но все без исключения вспоминали о свободе в прошлом. Кто-то вспоминал об оставленной на долгие годы и наверняка потерянной семье, кто-то - о любимой девушке, кто-то - о детях. И в мыслях этих преобладала горечь разлуки, утраты, тоски.

Брось ты, мама, обивать пороги,

Не давай смеяться над собой,

В наше время люди очень строги,

Ты не тронешь их своей слезой.

НА КРАЮ

Наш состав снова стоял в каком-то тупике. За окошком было темно.

- Сека, ты что такой задумчивый? Бабу свою вспомнил? - теребил меня Кащей. - Давай собирайся, сказали, сейчас в баню поведут.

Смешной этот Кащей! Кличку ему подобрали классную. Посмотришь - действительно Кащей Бессмертный. Весь костлявый какой-то. Таинственный. Ничего о себе не рассказывает. А сам все хочет знать.

- Да нет у меня никакой бабы. Вспомнил, как пацаном развлекался. Шебутной был. Мать не могла справиться. Дружок у меня имелся - Мороз, вот и куролесили вдвоем. В четырнадцать лет в бессрочную колонию загремел.

- Где отбывал-то?

- Станция Анна. Слышал такую? В Воронежской области.

- Слышал, конечно! Сучья колония. Как же ты оттуда выбрался? В комсомол, случаем, не загоняли?

- Загоняли, да не загнали.

- А сколько чалился? - не отставал Кащей.

- Год. В сорок восьмом отец забрал на поруки.

- Везет же людям! - позавидовал Кащей. - А у меня ни матери, ни отца не было.

- Так от кого же ты родился? - съязвил я.

- Ну были, конечно. Только я их не помню, - сделал печальную рожу Кащей.

- Приготовится к бане! - забарабанил в дверь конвойный.

- Лафа[35]! - обрадовался Кащей. - Хватай полотенце! Эх, веничек бы, попариться!

Загромыхала и сдвинулась в сторону дверь.

- А ну, выходи по одному! - отступил от вагона начальник конвоя, дав нам возможность спрыгивать на землю. Публика, отсидевшая и отлежавшая все свои конечности, весело повалила из вагона.

- Стройся по четыре! Вперед!

Предвкушая удовольствие, мы почти рысью бежали к еле виднеющемуся в темноте зданию. Внутри баня была оборудована по последнему слову техники. Не хуже, чем в любой московской тюрьме. В предбаннике стояли наготове четыре металлические тележки с торчащими вверх двухметровыми штырями, унизанными крючками. На эти крючки мы тут же, вынув из карманов все содержимое, развесили свою одежду, и мужичонка с большой бородой закатил тележки в печь. Получив после бани свои горячие шмотки, мы могли не сомневаться в том, что ни одно назойливое насекомое, скрывающееся в складках нашей одежды, никого из нас больше не потревожит.

На входе в помывочное отделение стояла женщина и каждого проходящего мимо нее награждала тычком в интимное место палкой, замотанной паклей. Предварительно этот инструмент она обмакивала в ведро с каким то дезинфицирующим раствором, который, по ее разумению, должен был избавить посетителей от возможности появления другой разновидности насекомых. Кроме должности экзекутора, эта женщина выполняла роль раздатчицы хозяйственного мыла, выдавая проходящим по крохотному кусочку. После того как за последним визитером захлопнулась дверь и защелкнулся замок, из нескольких десятков леек душа, расположенных под потолком, стал пробиваться пар.

Когда одновременно из всех этих леек хлынула вода, раздался всеобщий рев. Вода была настолько горяча, что казалось, будто нас варят живьем. Но деваться было некуда. Никаких кранов для регулировки температуры воды не было в помине. Пространства, куда бы не доставали струи, не оказалось. А потому, закрыв лица руками и согнувшись в три погибели, мы рванули к запертой двери и изо всех сил забарабанили по ней руками и ногами.

- Начальник! Холодную воду включи! Сваришь всех!

- Ой, извините! Забыл! Сейчас включу!

Наконец температура воды стабилизировалась. Мы долго мылись, покряхтывая от удовольствия. С азартом скребли ногтями друг другу спины. Безуспешно пытались намыливать под непрекращающимися потоками воды свои стриженные головы.

Выпускали нас в другую, противоположную дверь. Заблаговременно доставленные сюда тележки с прожаренной одеждой уже стояли в углу. Насухо обтеревшись выданными простынями и набросив на себя горячие шмотки, мы весело шли к железнодорожному составу, ожидавшему нас на путях. Заодно рассмотрели поезд снаружи. Зековских телячьих вагонов с зарешеченными окошечками было теперь было всего пять. Один пассажирский прицепили, очевидно, для конвоя. Несколько открытых платформ с какими-то грузами, зачехленными брезентом. Остальные - железнодорожные цистерны.

Наверное, пассажиров других четырех вагонов успели помыть перед нами, так как, постояв довольно непродолжительное время, состав вновь тронулся в путь. Разгоряченное и умиротворенное тело желало покоя. Все тут же завалились на облюбованные места. Разговаривать не хотелось. И тут снова под ставший привычным стук колес поплыли воспоминания…