Одураченные. Из дневников (1939—1945) - Кельнер Август Фридрих

Только что прошел слух о предстоящем применении оружия возмездия. Партия намерена лгать до самого конца. Это ведь так просто — одурачить народ и врать, не переставая.

Немецкая армия бежит!

Со вчерашнего вечера машины мчатся мимо нашего дома в восточном направлении. Шум моторов не давал нам уснуть всю ночь. «Лучшая армия мира» отступает по всему фронту. Куда? К Везеру? Ах, боже мой, какое же вы дурачье! Не смогли удержать ни Атлантический, ни Западный вал, ни укрепрайон вдоль Рейна, что же вы хотите делать в сердце Германии? Что бы ни придумали те, кто хочет продлить войну, армия распадается на глазах, а потому недалек тот час, когда военная машина встанет сама. И после самой страшной из всех войн начнется чрезвычайно серьезный и крайне трудный период восстановления. Это понимают немногие. Война исковеркала мышление людей, и все их действия подчинены задачам войны. Похмелье продлится дольше, чем это может представить себе закоренелый пессимист.

Изменив своему правилу, включил в 11 утра на пару секунд немецкое радио. Диктор как раз говорил: «…в Маннгейме выстроились фольксштурмовцы и юноши из гитлерюгенд, готовые к обороне»!!! Видя это, можно только воскликнуть: «Отче! Прости им, ибо они не ведают, что творят»[61]. Вообще же царит страшный хаос. Приказы сплошь и рядом противоречат друг другу. Вчера из госпиталя выписали ходячих и направили их к шоссе, бросив на произвол судьбы. Грузовики разных марок мчатся с солдатами и штатскими в восточном направлении. Туда же тащатся люди со скарбом на своем горбу или в тележках. Это безумие длится уже несколько дней.

Говорят, что партийные бонзы района Гиссен сбежали. Поистине исторический момент! Двенадцать лет угнетения и издевательств — даже не верится, что все это позади.

Кажется, не хватит сил открыто выразить свою радость. Лишь когда последний эсэсовец скроется за углом, можно будет выдохнуть… (Сижу за письменным столом, четвертый час пополудни, над Лаубахом гул моторов, истребители преследуют немецкие колонны. Гляжу в небо: одна бомба падает на почтамт, другая взрывается у входа во двор Р. Фасад суда поврежден, вылетели оконные стекла. Досталось и нашей квартире. В полотне «Плёнляйн»[62] — рваные дырки. Мой стол усеян осколками стекла и черепицы. Сильно задеты занавески и цветы.)

Судьба коварна: мы пострадали в последнюю минуту. Но вынесем все, лишь бы знать, что чудовищу по имени Гитлер с его ненасытной жаждой крови и чужих земель остались считаные дни для совершения последних позорных преступлений.

Остатки гитлеровской армии двигались сегодня в полдень мимо нашего дома: дикая орда, банда разбойников с большой дороги, грязное, безмозглое, озверевшее полчище варваров. Некоторые машины походили на цыганские повозки. На тентах, подножках и капотах солдаты в разодранных шинелях — сидя, стоя, лежа.

«Пойте Господу, ибо высоко превознесся Он, коня и всадника его ввергнул в море»[63], — ликовал Гитлер в рейхстаге осенью 39-го. Он имел в виду польскую армию. А что он имеет сегодня?

К вечеру сумятицы на дорогах уже нет. Иногда проедет покореженная осколками машина, за отступающим арьергардом плетутся усталые путники — в направлении на Фрайензеен. Такой на сегодня у драмы финал.

То, что проехало-прошло мимо нас, было, значит, частью той армии, которая отправилась в поход, чтобы грабить и убивать и — как следствие — опозорить немецкое имя на все времена. Надеюсь, найдутся люди с чистой совестью, они и расскажут нашим потомкам, как все было. Даже не просто надеюсь, но горячо желаю этого. Не «героев» надо показывать нашим детям и внукам, а зверей в человеческом облике. <…>

Не исключено, что те, кто будет читать эти строки в будущем, не поймут, почему мы так вели себя. Мы ждем не дождемся американцев, которые освободят нас от тирана Гитлера и его приспешников. В нашей местности войны тогда не будет. После долгого, мучительного состояния угнетенности начнется наконец душевное просветление.

Завтра появятся первые американцы. Ночь не будет спокойной, ведь мы не знаем, станут ли немецкие части оказывать сопротивление. Думаю, арьергардных боев здесь не будет. Скорее до них дойдет в Хунгене, Нонненроте, Рётгесе и Грюнберге — там проходит автострада. Слышна канонада. В 10–15 километрах от нас. Наступает ночь. Мы ложимся спать.

Сон очень беспокойный. Слышны разрывы снарядов. Шум боя приближается. В третьем часу мы встаем и собираемся на кухне. Кроме нас здесь Филипп и Анна Фишлер, а также Катя Ганглбергер. Время от времени я выхожу в сад, чтобы определить направление артиллерийского и пулеметного огня. К счастью, бой смещается с юго-запада на северо-запад и север. К нам он, по моим расчетам, не придет. И мы снова ложимся спать.

В четвертом часу пополудни шум на улице. В подвале нашего здания собираются раненые и соседи. В том числе члены партии с нечистой совестью. Эти думают, что наступающие будут вести себя так же, как вели себя немецкие солдаты в Польше и других странах. Я радуюсь этому дурацкому страху. И с удовольствием отпускаю едкие замечания.

Выходим к воротам и следим за движением головы колонны. Танки, бронетранспортеры, грузовики и легковые автомобили. Впервые мы видим американцев. Солдаты вооружены превосходно. И выглядят хорошо — знак хорошего питания. Никакого сравнения с нынешним немецким войском. Американская армия производит впечатление отлично обученной, дисциплинированной. Надеюсь, это впечатление не изменится.

Партия не исчезла бесследно: остались слухи. Будто где-то создается газовая зона, и через полтора месяца немецкие солдаты вновь появятся в Лаубахе. Люди верят и в такую муру. Отныне мы в оккупации. Военнообязанным и фольксштурмовцам приказали построиться на рыночной площади. Я сигнала не слышал и появился там с солидным опозданием. Прозвучала команда сдать оружие, боеприпасы, фотоаппараты и бинокли. Зарегистрировать радиоприемники. В пункт сдачи оружия отправляется моя шпага. Жители покидают свои дома и квартиры, в них разместятся военные. Люди плачут. Война еще продолжается, требуя жертв с обеих сторон. Какой смысл в стенаниях, если страдания других народов не находили у моих сограждан ни понимания, ни сочувствия?! Сам я заслужил право не быть затронутым оккупацией, поскольку двенадцать лет, не щадя живота своего, боролся с гитлеризмом. <…>

Запись в связи с официальным сообщением «Предатель на линии огня» Пауль Йохансен годами слушал лондонское радио, систематически распространял вражескую ложь у себя на работе и пытался повлиять на своих коллег в антинародном духе, он объявлен предателем и приговорен Народным судом к смертной казни. Приговор приведен в исполнение.

Пять лет и семь месяцев мы беспрерывно слушали «вражеские» голоса, получая представление о ситуации в мире. Вести от Геббельса и компании были для нас лишь набором трескучих фраз. Распространяя новости из английского, американского и русского эфира, мы нередко добивались того, что в национал-социалистическом тумане появлялись просветы. Велением судьбы мы избежали больших опасностей. Быть может, она будет милостива к нам и впредь.

Комментарий к выступлению Адольфа Гитлера, напечатанному в «Дармштедтер цайтунг»:

То, что ожидает наш народ, мы переживаем уже сейчас чуть ли не повсеместно на Востоке и во многих местах на Западе. Что мы поэтому должны делать, ясно каждому: оказывать сопротивление и бить врагов до тех пор, пока они не устанут и не скиснут! Итак, пусть каждый исполнит свой долг!

(Ставка, 11 марта 1945 года, Адольф Гитлер.)

Вот оно, значит, какое — последнее оружие возмездия «фюрера»: терпеть, пока противник не устанет. А если не устанет? Нацисту, верящему в чудеса, не приходится размышлять над этим простым вопросом. Он целиком полагается на «гениальность» фюрера.