Храмовый тигр - Корбетт Джим Эдвард Джеймс
В течение всего дня я следовал за тигрицей, ни разу не увидев ее, и думаю, она меня тоже не видела. Там, где канавы, звериные или протоптанные скотом тропы, по которым она шла, пересекали покрытые густой растительностью участки, я огибал их и на противоположной стороне снова находил отпечатки лап. Мне очень мешало незнание местности. Это не только вынудило меня проделать несколько лишних миль, но не позволило предугадать путь тигрицы и устроить ей засаду. Когда в тот день я наконец отказался от дальнейшего преследования, она направлялась вверх по долине в сторону деревни.
Вернувшись в лагерь, я понял, что мое состояние ухудшилось. Я знал и опасался, что это может случиться. Огромный нарыв пульсировал все сильнее, как будто по нему пропускали электрический ток, а по голове словно били молотками. Бессонные ночи и плохое питание (кроме чая, я почти ничего в рот не брал) совершенно измотали меня. Я не мог без содрогания думать о том, что мне придется просидеть на постели еще одну долгую ночь напролет и, мучаясь от боли, чего-то ждать, чего именно, я и сам не знал. Я приехал в Талладеш избавить население от нависшей над ним угрозы, а заодно оправиться от болезни. Но пока добился лишь того, что значительно ухудшил положение жителей этого района. Ранение лишило тигрицу возможности добывать обычную пищу — животных. Если за восемь лет она уничтожила сто пятьдесят человек, то теперь постоянно, пока не заживет рана, она будет стремиться к самой легкой добыче — человеку. Пора было свести с ней счеты. Наступавшая ночь годилась для этого не меньше любой другой.
Я крикнул, чтобы мне принесли чашку чаю (приготовленного, как принято в горах, с молоком), и, стоя, даже не входя в палатку, выпил его. Это был мой обед. Затем созвал своих людей и велел им ждать меня в деревне до следующего вечера; если к этому времени я не вернусь, упаковать мои вещи и рано утром на другой день отправиться в Найни-Тал. Потом я взял с постели винтовку и направился в долину. Никто из моих людей, знавших меня многие годы, не проронил ни слова, никто не спросил, куда я иду, никто не пытался удержать меня. Они молча стояли все вместе и смотрели, как я удаляюсь. Возможно, блеск на их щеках был лишь плодом моего воображения или игрой лунного света. Обернувшись назад, я увидел, что ни один из них не сдвинулся с места.
8Одно из самых приятных воспоминаний моей юности — прогулки зимой по залитым лунным светом лесным дорогам в компании десяти — двенадцати человек и ужин, который мы с жадностью съедали по возвращении домой. Цель этих прогулок — рассеять страх, обычно охватывающий человека в лесу с наступлением темноты, а также освоиться со звуками, характерными для ночных джунглей. В дальнейшем многолетний опыт укрепил мою веру в себя, увеличил запас знаний о жизни обитателей джунглей. Поэтому, когда лунным вечером 11 апреля я вышел из лагеря помериться силами с Талладешским людоедом, у меня и мысли не было о возможности поражения в этой борьбе, которая со стороны могла показаться губительной.
Сколько помню себя, меня всегда интересовали тигры, а так как большую часть жизни я прожил в краях, где их водилось очень много, у меня имелась хорошая возможность наблюдать их. В ранней юности моим заветным желанием было увидеть тигра, только увидеть, не больше. Позже появилось желание застрелить тигра. Я осуществил его, отправившись на охоту пешком, со старой, армейского образца винтовкой, купленной за пятьдесят рупий у какого-то моряка, который, как я склонен думать, украл ее и переделал на охотничью. Еще позже мне захотелось сфотографировать тигра. Со временем сбылись все три моих желания. То немногое, что мне известно о тиграх, я узнал именно тогда, когда пытался их заснять. Удостоившись от правительства права «свободного доступа в леса», права, которое я очень высоко ценю и которым во всей Индии пользуется только еще один охотник-спортсмен, я мог беспрепятственно ходить по джунглям в тех районах, где тигров больше всего. Наблюдая за ними по нескольку дней или недель подряд, а однажды даже в течение четырех с половиной месяцев, я имел возможность в какой-то мере изучить их привычки, особенно манеру приближаться к жертве и убивать ее. Тигр не гоняется за своей добычей, он либо лежит в засаде и ждет, либо подкрадывается к ней незаметно. В обоих случаях он настигает жертву очень быстро, одним прыжком, или делает стремительный короткий бросок в несколько ярдов, затем прыгает на нее. Таким образом, если животному удается держаться на расстоянии большем, чем тигр может покрыть в один прыжок, если оно не дает хищнику возможности подкрасться к себе и мгновенно реагирует на опасность, которую увидит, почувствует по запаху или услышит, то у него есть шансы дожить до старости. Цивилизация лишила человека острого обоняния и слуха, свойственных животным. Если человеку грозит опасность подвергнуться нападению со стороны тигра-людоеда, то только зрение может помочь ему спасти жизнь. Когда боль и невозможность найти покой вынудили меня в ту ночь уйти из лагеря, мое положение было не из лучших: я видел только одним глазом. Но зато знал, что тигрица не сможет причинить мне вреда, если я буду держаться от нее подальше, у меня же была возможность убить ее на расстоянии. Таким образом, мое указание людям отправляться в Найни-Тал, если я не вернусь к следующему вечеру, вызывалось не боязнью не справиться с тигрицей, а лишь опасением потерять сознание и быть не в состоянии защищаться.
Составление в уме подробной карты пройденной местности имеет то преимущество, что позволяет без труда найти путь к любому пункту. Так, я сразу нашел место, откуда накануне повернул обратно, и возобновил преследование тигрицы. Ночью это возможно только по звериным или протоптанным скотом тропам, которых, к счастью, она и держалась. На поляны вышли замбары и каркеры, одни — чтобы поесть, другие ради безопасности, и хотя я не мог точно определить, откуда раздавались их тревожные крики, я все же знал, когда тигрица находилась в движении, и имел некоторое представление о том, куда она шла.
На узкой, проложенной скотом тропе, петлявшей среди густой растительности, я оставил след тигрицы и редким кустарником направился в обход, намереваясь снова выйти на след с противоположной стороны. Путь оказался длиннее, чем я предполагал, но в конце концов я очутился на лужайке с низкой травой и редкими высокими дубами. Под одним из них я остановился. Вскоре по колебаниям тени этого дуба я понял, что на его ветвях обитает целая стая лангуров. Я прошел очень много за те восемнадцать часов, что был на ногах, и теперь мог спокойно отдохнуть, так как лангуры непременно предупредят об опасности. Я сел на землю, прислонившись спиной к стволу дуба, лицом к зарослям, которые только что обогнул. Примерно через полчаса старый лангур издал тревожный крик: тигрица вышла на открытое место и он ее заметил. Скоро и я увидел тигрицу, как раз в тот момент, как она намеревалась лечь в сотне ярдов справа от меня и в десяти ярдах от густой растительности. Она легла боком ко мне и, подняв голову, стала смотреть на кричавшего лангура.
У меня большая практика стрельбы ночью, приобретенная еще в те зимние месяцы, когда я помогал нашим арендаторам в Каладхунги защищать посевы от мародерствующих животных — кабанов и оленей. В светлую лунную ночь я обычно попадаю в животное с расстояния до ста ярдов. Как и у большинства людей, которые сами научились стрелять, у меня во время стрельбы открыты оба глаза. Это дает мне возможность одним глазом наблюдать за целью, вторым — прицеливаться.
В другое время я подождал бы, пока тигрица встанет, и выстрелил, но, к сожалению, левый глаз у меня был закрыт, а в этих условиях сто ярдов — слишком большое расстояние. Две предыдущие ночи тигрица провела на одном месте и, возможно, большую часть времени спала; она могла так же поступить и в эту ночь. Если бы она легла на бок и уснула, я мог бы либо вернуться на протоптанную скотом тропу и по ее следу через заросли выйти к поляне в десяти ярдах от нее, либо подобраться к ней ползком по открытой лужайке на расстояние, достаточно близкое для удачного выстрела. Но она лежала на брюхе, подняв голову, поэтому я не мог сделать ни того, ни другого. Оставалось лишь тихо сидеть и ждать, пока она решится на какой-нибудь шаг.
