Вилем Балинт - Жизнь в родной земле

«Да ты не смейся, товарищ», пытается снова защищаться иностранный гость: «у нас народ очень много еды за день съедает»…

— «Ха-ха-ха! да ты, товарищ, я вижу, не имеешь в голове все заклепки. Ха-ха-ха! Вот так удивил!.. Нет, брат, вот тут ты нас уж никак не переплюнешь… нигде в свете так много люди не едят, как у нас в Советском Союзе… Да-да! Знаешь, товарищ, у нас каждый получит паек на це-лый ме-ся-ц, сядет себе да этак в один присест и съест все… Что так смотришь»?..

Страшный взрыв смеха и рукоплесканий, совершенно заглушают последние слова клоуна. В цирке невообразимый крик и шум. Публика в восторге. Снисходительно улыбается и сидящее в ложах местное советское начальство. Присутствующие члены ГПУ в явном недоумении.

Лично тогда у меня от смеха слезы текли. Чуть кишки было себе от смеху не порвал. А, собственно, для здешних условий жизни, советские клоуны в сущности ничего смешного не показали. Там же это имело среди зрителей колоссальный успех, окончившийся, правда, арестом обоих клоунов.

Безусловно, с их стороны была явная и, при советских условиях, весьма смелая попытка осмеять существующие советские порядки. Это публике импонировало.

«Вот, молодцы! вот это — да-а! Вот, сукины-дети, и не боятся!» раздавались в публике возгласы.

«Так-то так! Но, вероятно, ребятам за кулисами уже говорят: посмешили людей… ну, а теперь пожалуйте, ребятки, к нам бриться!» слышен намек на ГПУ.

Оба клоуна были действительно за вредительство арестованы.

В СССР в два счета пришьют ярлык вредителя.

24. Издержки революции

Достаю из ящика стола книгу Бориса Солоневича «Молодежь и ГПУ». Открываю страницу сто семнадцатую с фотографией кладбища, где изображена большая бесформенная груда человеческих трупов. Показываю фотографию подсоветскому человеку и, молча, наблюдаю за ним. Он медленно берет в руки книгу и просматривает внимательно картину.

— Знаете, это очень характерная и верная фотография из подсоветской действительности, — замечает подсоветский человек. — Лично, подобную картину видел собственными глазами.

Во время отступления белой Армии в декабре 1919 года, я работал в городе Таганроге на хлебзаводе, который, если не ошибаюсь сейчас, находился на Кузнечной улице. Проживал я тогда в ближайшем от города селении Петрушинки. На работу приходилось ходить и возле кладбища. Белые ушли как раз в праздник Рождества Христова. Была тугая зима.

После вступления красных войск, в городе пошли обыски, облавы и, конечно, расстрелы. Расстрелы продолжались беспрерывно в течении двух недель. Расстрелы совершались на кладбище, и всегда в полночь. При чем расстреливали на одной стороне кладбища, а хоронили убитых почему-то на другой стороне, близ забора, возле которого приходилось проходить по пути на работу. Обыкновенно, точно в 12 часов раздавались залпы, что означало «физическое уничтожение очередной партии белогвардейцев». Время было очень тревожное и жуткое.

Я ходил на работу в 4 часа утра. Проходя вдоль кладбищенского забора, регулярно в течении 14 дней видел, как привозили трупы с другой стороны кладбища к готовой огромных размеров яме и сбрасывали туда с воза мертвецов.

Два человека на возу брали труп — один за руки, другой за ноги, и в такт немного размахав трупом бросали его вниз — в яму. Зрелище было страшное. Воз для перевозки трупов был специально приспособленный: большая платформа воза была с боков на метр высоко огорожена досками. Иногда приходилось видеть, как высоко над боковыми досками были сложены штабеля трупов.

Помню, однажды проходя мимо, услышал слова: «Товарищ, спрыгни-ка да утрамбуй эту сволочь, а то вся эта дрянь не влезет в яму».

Не поняв сути произнесенных слов, и желая узнать в чем дело, я немного уменьшил шаг и начал незаметно наблюдать: один человек соскочил в яму и начал, под веселую мелодию, прыгать по трупам. Трупы были уже замерзшие. Во все стороны торчали руки и ноги. Прыгавший в яме особенно старался попасть на руку или ногу.

После удачного прыжка раздавался треск, как это бывает, когда уламывают сухую ветку.

Ночи были ясные, лунные; все это было хорошо видно.

Тяжело бывало у меня всегда на душе от такого зрелища. Чтобы немного успокоить до предела напряженные нервы — старался ни о чем не думать и остаток пути проделывал не шагом, а почти бегом. Треск человеческих «костей неустанно преследовал меня…

«Издержки революции», в одном городе Таганроге, были огромны.

25. Частушки

Во время сплошной коллективизации, когда крестьянству пришлось буквально все свое имущество отдать в колхоз — товарищам, по Советскому Союзу была особенно популярна по блату следующая частушка, вернее, песенка:

Эх, Россия, ты мояХлеборобная!Хлеб жиду отдала,А сама голодная!

Масло, яйца и пшеницуОтправляют заграницу,А гнилую кукурузуОставляют Совсоюзу.

Эту частушку распевали на мотив старой песенки:

«Эх, яблочко, да куда котишься…» Безусловно не обошлось это без очень строгих мер наказания. Преследовали эту песенку упорно, но безрезультатно; поется она там и сейчас. Первый раз я ее слышал от сынишки, который от кого-то научился ей в школе.

Во время проведения коллективизации, однажды сынишка поразил меня и следующей декламацией:

Громит, гремит!Идет разбой!Аж земля трясется…То Сталин, на курицеВерхом, стремглавВ колхоз несется.А за ним Калинин —Кляча старая,С мешком плетется…Эй! колхозник, берегись,Сюда нечистая силаПрется…Хлеб, курятина,Гусятина и яйцаВсе у тебя отберется…

Подобных незамысловатых, но подлинно народных частушек между колхозным народом из уст в уста передаются тысячи. К сожалению, я не старался их заучивать. Записывать было опасно, ибо за подобные вещи можно было там легко попасть в разряд «трижды презренных троцкистов», а потом и в Соловки. Приходилось даже, во избежание доноса властям, наказывать сынишку за подобные стишки.

26. Предвыборные настроения

— Скажите, пожалуйста, — прерываю рассказчика, — как относится население в СССР к сталинской конституции и к предстоящим выборам в Верховный Совет?

— Как к очередному советскому очковтирательству, — быстро отвечает он, — и если бы не неустанно висящая над головами советского избирателя смертная опасность, уверяю вас, советский люд выбрал бы в этот Совет исключительно самих доярок да пастухов.