Тензин Гьяцо - Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай-ламы XIV

Разумеется, китайцы на это не ответили, хотя это было и народное требование. Они созвали Кашаг и сказали, что, если он не в состоянии запретить публичные митинги, они попросят меня сделать это. Поэтому Кашаг неохотно издал новый указ, который я неохотно подписал, прекрасно понимая, что подавление народных собраний не подавит народное мнение.

И, как и следовало ожидать, неудовольствие населения прорвалось тогда другим способом. Это произошло во время молитвенного фестиваля Монлам в начале 1956 года. Неудовольствие простых людей китайцами создало в Тибете совершенно новую ситуацию. Политические лидеры спонтанно выбирались народом. Эти люди не были правительственными чиновниками, они вообще не имели никакой официальной позиции. Они происходили из самых обычных слоев населения. И когда я говорю о них как о политических лидерах, я не имею в виду, что они были "политическими" в каком нибудь западном смысле этого слова, они были в оппозиции китайцам не потому, что те были коммунистами; они не имели ничего общего ни с какими политическими теориями, разделяющими мир, это были простые люди, которые разделяли нищету и ярость нашего необразованного бессловесного народа, но обладали естественной способностью выразить это в словах и в действиях. Поэтому они приобретали влияние. Это были люди, которые организовали и вели население Лхасы. В целом, гнев, который они испытывали и выражали от имени народа, был нормальной человеческой реакцией, они хотели дать сдачи, и это неизбежно приводило к конфликту с Кашагом, который понимал бессмысленность попытки дать сдачи китайской армии. Кашаг вынужден был удерживать их от действий, которые были патриотическими, но самоубийственными.

Они, с другой стороны, естественно, считали, что я зашел слишком далеко, потакая захватчикам. Иногда я вынужден был вмешиваться и противостоять их неистовым порывам ради блага народа, который они представляли. Вероятно, им это не нравилось, но до самого конца они оставались страстно преданными мне. Я не льщу себе мыслью, что заслужил эту преданность своими личными качествами, их преданность определялась самим понятием Далай-ламы, как это было и остается со всеми тибетцами. Я был символом того, за что они боролись.

Со своей стороны, я восхищался ими, несмотря на то, что должен был им противостоять. Я был рад, что наше несчастье выявило такие способности к лидерству среди тибетцев. Это были качества, которые всегда нужны. Действия этих лидеров во время праздника Монлам составляли странный контраст с праздничными церемониями, освященными временем. Впервые праздник получил политическое звучание, и никто не мог этого не заметить. В то время, когда двигались процессии и монахи ходили по улицам, весь город был обклеен листовками. Как и обычно, в них было требование, чтобы китайцы ушли и оставили Тибет тибетцам.

Как обычно, это разозлило китайских генералов, и, как обычно, они вызвали Кашаг и обвинили в этом министров. Но на этот раз, помимо своих повседневных обвинений, они также назвали и троих народных лидеров, которые были среди тех, кто составлял резолюцию собрания против Подготовительного комитета.

Китайцы настаивали, что они же несли ответственность за листовки и плакаты, и потребовали, чтобы Кашаг распорядился арестовать их. Они не нарушили никакого из наших законов, но китайцы угрожали, что, если тибетцы откажутся их арестовать, они арестуют и допросят их сами. Поэтому, чтобы спасти их от этой гораздо худшей судьбы, Кашаг решил посадить их в тюрьму. Один из них там умер, другие вскоре были освобождены, после того, как три крупнейших монастыря Лхасы взяли на себя ответственность за их поведение. Один из этих людей сейчас живет в Индии.

В это время новости, которые приходили из Чамдо, восточного района, полностью находившегося под китайским военным правлением, демонстрировали, что дела становятся хуже и хуже. Во время праздника Монлам борьба в Литанге перехлестнула пределы.

Началось это так. Вскоре, после инаугурации Подготовительного комитета, китайский генерал, командующий в Чамдо, созвал на собрание 350 наиболее уважаемых тибетцев. Он сказал им, что, по моим словам, Тибет не готов для коммунистических реформ и они должны проводиться постепенно, и не ранее того, как большинство тибетцев их одобрит. Панчен-лама, сказал он, потребовал, чтобы реформы были проведены сейчас же. И собрание было созвано для того, чтобы обсудить эти две альтернативы и выбрать ту из них, которую следовало проводить в Чамдо.

Дискуссии продолжались день за днем. В конце концов около сотни присутствующих проголосовали за то, чтобы реформы вводить тогда, когда я и остальная часть Тибета их примет. Около 40 человек хотели, чтобы они начались немедленно. А остальные, примерно 200 человек, проголосовали, чтобы вообще никогда не было никаких реформ, хотя такой альтернативы никто не предлагал. Генерал поблагодарил всех, объявил, что реформы будут вводиться по мере надобности, и одарил каждого из присутствовавших делегатов книгой с картинками, ручкой с чернилами, бумагой и некоторыми туалетными принадлежностями, что показалось весьма забавной подборкой, и отпустил их.

Лишь через месяц эти чиновники пограничных провинций снова были собраны, на этот раз в крепость под названием Чомдха дзонг в районе Чамдо. Там они были окружены китайскими войсками, и им сообщили, что "демократические" реформы будут начаты сразу же. Они протестовали, потому что они видели несчастье, которое эти "демократические реформы" вызвали в других провинциях, и не хотели, чтобы это же произошло и у них.

Китайцы держали их под постоянным давлением в крепости около двух недель. К этому времени чиновники на словах согласились с тем, что им предлагали. Им было сказано, что все они будут посланы назад в свои районы для того, чтобы объяснять реформы народу, но сначала они сами должны пройти курс инструкций.

По этому соглашению китайская охрана вокруг крепости была ослаблена, и в ночь перед началом курса индоктринации все чиновники, а было их более двух сотен, прорвались из форта и убежали в горы.

Так, этим глупым действом китайцы перевели большую часть лидеров района в состояние партизанской жизни, в положение нелегалов, которые знали, что будут арестованы, как только вернутся домой.

Они сформировали ядро партизанского движения, которое росло и продолжало расти. Партизаны вынуждены были полагаться для самозащиты только на оружие и амуницию, которую могли захватить у китайцев, поэтому они вынуждены были драться, воевать, хотели они того или нет. Эти восточные тибетцы, в основном кхампа, люди упрямые и решительные. Они знали свои горы, а горы - идеальное место для партизанских действий. И уже в первой половине 1956 года стали появляться рассказы об их нападениях на китайские дороги и посты. Мне эта ситуация казалась отчаянной, не ведущей к какому-либо концу. В непроходимых горах партизаны смогут держаться годами. Китайцы никогда не смогут их выкурить. Однако и они никогда не смогут победить китайскую армию. И сколь долго это ни будет продолжаться, страдать-то будет тибетский народ, в особенности женщины и дети.