М. Рузе - Роберт Оппенгеймер и атомная бомба

Еще один пример глубины мысли Оппенгеймера можно найти в том, как он комментирует принцип дополнительности.

Выше мы видели, что электрон можно рассматривать то как волну, распространяющуюся непрерывно и вызывающую явления интерференции, аналогичные явлениям световой интерференции, то как частицу, которую можно локализовать и определить. В зависимости от этого можно определять и измерять либо энергию электрона, либо его положение. Уже сам факт, что ученый прибегает к одному из этих определений, предопределяет невозможность применить второе определение. Физики говорят, что энергия и положение элементарной частицы взаимно дополняют друг друга.

Касаясь этого вопроса, Оппенгеймер подчеркивает легковесность утверждений, будто психологические явления нельзя определить из-за того, что сам факт наблюдения за ними вносит свои изменения. «Если дополнительное описание и необходимо, так это не потому, что наблюдение может привести к изменениям в состоянии атомной системы, а потому, что невозможен какой бы то ни было контроль или анализ изменений, без чего наблюдение не будет действительным».

Все же принцип дополнительности как способ мышления, как отношение нашего разума к внешнему миру пригоден и для отраслей знания, весьма далеких от атомной физики. К тому же этот принцип значительно древнее, чем атомная физика. Это наглядно видно в биологии. До последнего времени мы не имели возможности наблюдать живую клетку и одновременно проводить физико-химическое исследование составляющих ее элементов. Правда, сейчас, кажется, препятствия к этому устраняются.

Более глубокую необходимость мы испытываем в том, чтобы взаимодополнительно описывать различные стороны нашей собственной жизни: интеллект и эмоциональность, самоанализ и деятельность, предмет искусства и представление о нем. Равное положение с «великими противоречиями, которые на протяжении веков организовали и одновременно разъединили человеческое существование»: хрупкость и преходящий характер земных вещей наряду с тем, что любое событие оставляет след в истории; развитие и незыблемость порядка; причинность и следствие. Каждый из этих методов описания жизни верен со своей точки зрения, но каждый исключает Другой.

Принцип дополнительности в конце концов распространили на противопоставление личности обществу, ученого обществу. Ученый не может не знать, что его исследования могут иметь разрушительные последствия, но это не является для него основанием прекратить свои исследования. Смысл его существования заключается в исследовательской работе. И общество не может требовать от него иного; единственное, над чем он должен задумываться – увеличивает ли его работа общую сумму знаний. Так проявляется дополнительность между моральным оправданием науки как таковой и личными мотивами отдельных ученых.

Нельзя не заметить, что высказывания Оппенгеймера несколько нелогичны. Ведь здесь мы касаемся самого существа личной драмы ученого. Несет ли ученый ответственность за свои творения? Должны ли были ученые-атомники создавать бомбу Хиросимы, должны ли они продолжать служить Государству, поставляя ему средства массового уничтожения?

VII. Ученый и государство

Один из летчиков самолета, с которого была сброшена бомба на Хиросиму, в последующие годы пытался протестовать против того общества, которое превратило его в убийцу. Для этого он не выступал на митингах. Он совершил несколько уголовных преступлений, которые привели его в тюрьму и позволили властям представить его сумасшедшим, чтобы общество не поняло смысла его протеста.

Ни один из физиков, принимавших участие в изготовлении атомной бомбы, не впал в такую крайность. Но мало кто из них не задавал себе вопросов о собственной роли в этом и вообще об ответственности ученых в современном мире.

Можно отметить жест молодой англичанки Элен Смит, которая работала ассистенткой у Макса Борна. Узнав о существовании атомной бомбы, она бросила физику и стала изучать юридические науки. Может быть, если хорошенько поискать, можно отыскать еще несколько аналогичных случаев. Но трудно найти в этом что-либо иное, нежели личное бегство, путь к спасению только самого себя. Те, кто вовремя вступил на этот путь, успокоили себя, они могут не задавать себе неприятных вопросов. Но сама проблема от этого не исчезла. Нельзя уничтожить физику и ее применение, отказавшись заниматься ею.

В 1954 году один из создателей водородной бомбы Ганс Бете исповедывался в своих мучениях: «Я должен сказать, что меня никогда не покидала глубокая озабоченность… Меня преследует ощущение, что я действовал в ошибочном направлении. Но, увы! что было, то было».

Эйнштейн никогда не мог простить себе того, что привлек внимание Рузвельта к возможности создания атомного оружия: «Если бы я знал, – заявил он после войны, – что немцам не удастся создать атомную бомбу, я бы и пальцем не пошевелил».

Оппенгеймер таких сожалений не высказывал. Но в 1956 году, усталый и морально истощенный, он произносит следующие слова: «Мы сделали работу за дьявола». Уже в 1947 году (еще до катастрофы, которая заставила его пересмотреть свою точку зрения на различные стороны американской демократии) он признавал существование «глубокой растерянности и моральной тоски», которые поразили значительное число физиков, принимавших участие в создании атомной бомбы.

Очень часто обсуждается вопрос, были ли в состоянии ученые-атомники в какой-то определенный момент остановить процесс, который привел к производству оружия массового истребления. Если углубиться в историю, как бы просматривая фильм от конца к началу, можно легко обнаружить те роковые места, когда принятие иного решения коренным образом изменило бы ход последующих событий. Гейзенберг с глубокой убежденностью заявил, что если бы вся небольшая группа физиков в 1939 году совместно решила, что атомная энергия не должна использоваться для военных целей, так бы и было. Даже после первого взрыва в Аламогордо ученые-атомники, и прежде всего Оппенгеймер, еще были в состоянии предотвратить катастрофу Хиросимы. Но Оппенгеймер поступил иначе. Правда, он колебался при решении вопроса о создании водородной бомбы, но в конце концов не только присоединился к работе над ней, но впоследствии даже отрицал существование других причин для колебаний, кроме соображений чисто технического порядка. И, безусловно, он использовал весь свой авторитет, чтобы внести идейный разброд в среду тех ученых-атомников, которые сразу после войны требовали быстрых действий, чтобы положить конец гонке вооружений, представляя им в искаженном свете проекты контроля, разрабатывавшиеся в вашингтонских кабинетах.