Андрэ Моруа - Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Он заслужил эту ночь счастья. Несомненно, в нем жила могучая сила страсти, но он испытывал также потребность сочетать плотские наслаждения с самыми возвышенными человеческими радостями. "Где истинный брак, - сказал он однажды, - там свет идеала. Над брачным ложем во тьме брезжит заря... Это истинное блаженство. Нет других радостей, кроме этих. Любить, испытать любовь - этого достаточно. Не требуйте больше ничего. Вы не найдете иной жемчужины в темных тайниках жизни..." В те времена, когда он писал эти строки, молодая и столь любимая супруга стала грустной, разочарованной женщиной и хотела быть его женой только по имени. Однако даже в этом обманчивом будущем, когда Адель станет Евой, которую запретный плод не соблазнит, Гюго никогда не забудет, что однажды, давным-давно, они изведали вместе почти сверхчеловеческое счастье. Адель Фуше мало чем отличалась от многих и многих девушек, но именно такая, какой она была наивная, немного упрямая, с художественной жилкой (это доказывают ее рисунки), совсем не глупая, но равнодушная к поэзии, - она помогла рождению поэта. И у него нашлись слова, чтобы сказать, чем он обязан был этим годам тоски и страсти:

О, будь вы молоды, стары, бедны, богаты,

Но коль по вечерам, тревогою объяты,

Не вслушивались вы в легчайший шум шагов,

Коль белый силуэт, мелькнув в аллее спящей,

Вам сердце не пронзал, как метеор слепящий

Пронзает на лету угрюмый тьмы покров;

Коль вам пришлось узнать лишь по стихам влюбленных,

Страданьем, радостью и страстью опаленных,

Блаженство высшее, без меры и границ,

Незримо властвовать над чьим-то сердцем милым

И видеть пред собой, подобные светилам,

Любимые глаза в тени густых ресниц;

Коль и случалось вам под окнами устало

Ждать окончания блистательного бала

И выхода толпы разряженных гостей,

Чтоб в свете фонаря увидеть на мгновенье

Прелестного лица весеннее цветенье

И голубой огонь единственных очей;

Коль не терзались вы ни ревностью, ни мукой,

Узрев в чужих руках вам дорогую руку,

Уста соперника у розовой щеки,

Коль не следили вы с угрюмым напряженьем

За вальса медленным и чувственным круженьем,

Срывающим с цветов душистых лепестки...

Коль вам не довелось тогда в тиши дремотной,

Пока вдали от вас, свежа и беззаботна,

Она вкушает сон - метаться и стонать,

И горько слезы лить, и звать ее часами

В надежде, что она появится пред вами,

И горький свой удел бессильно проклинать.

Коль взоры женщины, вам душу обновляя,

Не открывали врат неведомого рая;

Коль ради той, чьи дни спокойны и легки,

Кто в ваших горестях лишь ищет развлечений,

Не приняли бы вы и смерти и мучений,

Любви не знали вы, не знали вы тоски!

[Виктор Гюго, "О, будь вы молоды..." ("Осенние листья")]

Бросим последний взгляд на молодого человека с высоким лбом, на юношу, исполненного "опасной девственности", с которым мы расстаемся на пороге спальни новобрачных. Этот прекрасный рыцарь, вступающий в жизнь, верит в свои силы. Он ждет славы и нисколько не сомневается, что слава придет к нему, хотя ему только еще двадцать лет и он уже не раз испытывал чувство отчаяния. "Как это называется, - говорит один из персонажей Жана Жироду, когда день встает такой вот, как сегодня, и когда все испорчено, все разграблено, а ты все-таки дышишь воздухом, и когда все потеряно, когда город горит, невиновные убивают друг друга, но и преступные агонизируют при свете занимающегося дня?" И нищий отвечает: "Этому дано прекрасное имя, жена Нарсеса. Это называется зарей..."

Как же называется то время, когда чувства пылают, а сердце исполнено чистотой; когда гений вот-вот вырвется наружу, но никто еще не постиг его; когда человек чувствует себя сильнее всего мира, но еще не может доказать ему свою силу, когда в едва начавшейся жизни уже столько трагических воспоминаний, а сердце поет в груди; когда человек так нетерпелив и то впадает в отчаяние, то преисполнен надежды? У всего этого прекрасное имя, жена Виктора Гюго, - это называется молодостью.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧАС ТОРЖЕСТВА

1. ПОСЛЕ СВАДЬБЫ

Надо только жить; видеть все как

оно есть, а то и совсем наоборот.

Сент-Бев

"Утром после свадьбы новобрачных не тревожат, оберегая покой упоенных друг другом счастливцев и отчасти их поздний сон..." [Виктор Гюго, "Отверженные"]

У Адели и Виктора Гюго не было этого спокойного пробуждения. Рано утром взволнованный Бискара постучался в дверь их спальни: состояние Эжена было ужасным. Виктор поспешно собрался, последовал за своим другом и "застал своего бедного товарища детских лет в горячечном бреду". Эжен зажег у себя в комнате все свечи, как на свадьбе, и рубил мебель саблей. Целый месяц Адель и Виктор Гюго, Поль Фуше и кузен Требюше, сменяя друг друга, ухаживали за ним. Пришлось уведомить отца, и генерал тотчас совершил путешествие из Блуа в Париж. "Он не приехал порадоваться счастью, он хотел быть участником горя". Виктор и Адель приветливо встретили "дорогого папу", которому они были обязаны своим браком. "Как иней на солнце, исчезла у сына горькая обида в лучах доброты этого превосходного человека..."

Отцу было тяжело слышать безумный бред красавца сына, которого он видел в Корсике и в Италии пухленьким и веселым малышом, потом в Мадриде многообещающим учеником коллежа. Он решил - и это делает ему честь увезти его с собой в Блуа; там к Эжену как будто вернулся на некоторое время рассудок, и он даже написал Виктору, поздравил молодую чету и пожелал ей счастья. Он говорил в этом письме, что отец и "мачеха, госпожа Гюго" очень добры к нему. Увы! Случился новый припадок буйного помешательства, такой серьезный, что больного пришлось отвезти обратно в Париж и поместить в лечебницу доктора Эскироля. Туда нужно было платить по четыреста франков в месяц, такой возможности у семьи не было. Виктор выхлопотал, чтобы его брата поместили за казенный счет в Сен-Морис, к доктору Руайе-Коллару. Врачи находили, что больной неизлечим. Несчастный Эжен стал чем-то вроде живого трупа. Братья редко навещали его.

Эжен Гюго - Виктору, 12 декабря 1823 года:

"Вот я здесь уже семь месяцев, а ты был у меня только один раз, а брат Абель - два раза... Но ведь должно же быть у тебя некоторое желание увидеться со мною, и тебе не трудно было бы удовлетворить его..."

Эти слова - такой трагический упрек.

Ужасная судьба брата была для Виктора Гюго постоянной причиной печали и смутных укоров совести. Уж не он ли, восторжествовав над Эженом и в поэзии, и в любви, довел его до отчаяния? Он не совершил ни преступления, ни греха против несчастного, и все же тема - братья-враги - стала неотвязно преследовать его. Она возникала во всех формах - в драматургии, в поэзии, в романе. Иногда Каин назывался Сатаной, иногда Клодом Фролло в "Соборе Парижской Богоматери", Иовом в "Бургграфах"; иногда он появлялся под своим настоящим именем, как, например, в "Совести" или в "Конце Сатаны". А то, что второй брат носил имя Абель (Авель), быть может, укрепляло эту навязчивую мысль. А ведь сам Виктор не сделал ничего дурного, уж скорее Эжен, мучимый ревностью, играл в отношении его роль Каина. Но всегда Виктор видел в своих кошмарах заживо погребенного, темницу Железной Маски, могилу узников Торквемады. Всегда воображение рисовало ему несчастного, скорчившегося в темноте, под низким сводом. "О, гений! О, безумие! Ужасное соседство".