Глеб Благовещенский - Аттила

Он пишет:

«Приск постоянно пользовался уважением и симпатией первостепенных ученых. Приведем лестный отзыв Нибура: „Этот писатель,– говорит он,– далеко превосходит историков последующего века. Никому из историков лучших времен не уступает он дарованием, верностью, рассудком. Слог его изящен и довольно чист, чем заслужил он похвалу и современников, и потомков: ему достались похвалы знаменитых мужей – Валуа и Гиббона“. После отзыва первого исторического критика упомянем и Гизо, который нашел нужным представить слушателям и читателям своим весь отрывок об Аттиле, в дополнениях к своим знаменитым чтениям. Амедей Тьерри, в мастерском труде своем об Аттиле, избрал Приска главным своим источником. „Яжелал,—говорит Тьерри,– схватить живьем черты великого варвара, до миража, производимого пылью веков между историческими лицами и потомством, того миража, которому Аттила подвергся больше всякого другого. У меня был тут верный вожатый – Приск. Известно, что этот ученый грек, который состоял при миссии, отправленной в 448 г. Феодосием II под начальством Максимина к Аттиле, посетил всю Придунайскую Гуннию и вошел в близкие сношения с Аттилой и с его женами; известно также, что рассказ о миссии, в которой он находился, сохранен почти in extento в любопытном сборнике о римских посольствах. Но не довольно хорошо известно то, что Приск, человек умный и толковый, наблюдатель настойчивый и тонкий (homme de sens et desprit, observateur opiniatre et fin), оставил нам рассказ, столько же занимательный, сколько и поучительный, свидетельствующий, что качества, обессмертившие Иродота, не погасли в греческих путешественниках Vв. Приск и сделался исходною точкой наших исследований “.

Дальше Тьерри делает любопытный параллель между Приском и Иорнандом. „Тут уж точка зрения не та, что в Приске,– замечает он.– Иная картина человека и времени. Рассматриваемый в прошлом, на расстоянии целого века, сквозь сильно опоэтизированные предания готов, Аттила является не более великим, чем в Приске, но более диким: это какое-то принужденное, театральное варварство: он утратил много исторической действительности. Со всем тем картина Иорнанда имеет особенную ценность для истории: в ней видим то скрытное брожение, которое с тех пор уж совершалось в германском предании и которому надлежало примкнуть к циклу тевтонских поэм об Аттиле“».

Дестунис особенно подчеркивает, что сочинение Приска – это не просто отчет журналиста или свидетельство мемуариста.

«...Историк говорит и о таких предметах, которых не видал: о походе сына Аттилина на другие гуннские племена, о давнишнем походе гуннов в Персию, о том, на каких языках говорят жители Аттилина царства, о судьбе архитектора-банщика, о судьбе грека, о предмете миссии западно-римской, о заговоре евнуха с послом Аттилы и о многом подобном, что все было известно ему вследствие короткого знакомства с текущими делами государства, с архивами и вследствие расспросов, которые надо вести умеючи. Сообщая нам о суде Аттилы над подданными, историк описывает не одну только его личину. Когда заметил особенную ласку Аттилы к младшему сыну, он не замедлил разузнать и причину этого; услышав песни, он не только передал то впечатление, которое они производили на слушателей и игру их лиц, но и содержание песен и т. д.».

Делая заключительный вывод, можно сказать, что Аттиле исключительно повезло со своим биографом. Ведь если вспомнить, какими изображали гуннов, то на объективный портрет Аттиле рассчитывать, право же, не приходилось. Приску удалось показать Аттилу реальным человеком – не лютым и бессердечным палачом. Из его книги можно очень многое понять о вожде гуннов и о том, почему именно Аттиле удалось совершить то, что прочим оказалось не под силу.

Удивительно справедливо заметил о Приске историк Джон Мэн.

«Аттила жив и сегодня благодаря одному человеку, гражданскому служащему, ученому и писателю. Это Приск, единственный человек, лично встречавшийся с Аттилой и оставивший подробные записи о нем. Когда мы читаем эти записи, перед нами предстает не звероподобный варвар, а почтенный правитель, сочетавший в себе самые разные качества: безжалостность, амбициозность, стремление манипулировать людьми, вспыльчивость (возможно, он лишь демонстрировал ее), заботу о благополучии своих людей при личном аскетизме, нетерпимость, умение дружить».

Глава 8

Аттила-император: курс на Рим. Битва на Каталаунских полях

История военных кампаний Аттилы во всех деталях нам, конечно же, неизвестна. Однако можно доподлинно утверждать, что к 450 г. он почувствовал, что готов двинуться на Рим. На пути к Риму лежала Галлия. Эта римская провинция находилась под управлением давнишнего знакомца Аттилы – Аэция. Казалось бы, одно это обстоятельство должно было бы отвратить Аттилу от похода. Но перед внутренним оком императора маячил образ Рима. Тут уж любые соображения шли побоку. Впрочем, Аттила не стал переть напролом.

Он решил вначале поиграть в дипломатию, дополнительно побуждаемый к этому Гезерихом, царем вандалов. Как пишет Иордан:

«Поняв, что помыслы Аттилы обращены на разорение мира, Гизерих, король вандалов, о котором мы упоминали немного выше, всяческими дарами толкает его на войну с везеготами, опасаясь, как бы Теодорид, король везеготов, не отомстил за оскорбление своей дочери; ее отдали в замужество Гунериху, сыну Гизериха, и вначале она была довольна таким браком, но впоследствии, так как он отличался жестокостью даже со своими детьми, она была отослана обратно в Галлию к отцу своему с отрезанным носом и отсеченными ушами только по подозрению в приготовлении яда [для мужа]; лишенная естественной красы, несчастная представляла собой ужасное зрелище, и подобная жестокость, которая могла растрогать даже посторонних, тем сильнее взывала к отцу о мщении.

Тогда Аттила, порождая войны, давно зачатые подкупом Гизериха, отправил послов в Италию к императору Валентиниану, сея таким образом раздор между готами и римлянами, чтобы хоть из внутренней вражды вызвать то, чего не мог он добиться сражением; при этом он уверял, что ничем не нарушает дружбы своей с империей, а вступает в борьбу лишь с Теодеридом, королем везеготов. Желая, чтобы [обращение его] было принято с благосклонностью, он наполнил остальную часть послания обычными льстивыми речами и приветствиями, стремясь ложью возбудить доверие. Равным образом он направил письмо к к королю везеготов Теодериду, увещевая его отойти от союза с римлянами и вспомнить борьбу, которая незадолго до того велась против него. Под крайней дикостью таился человек хитроумный, который, раньше чем затеять войну, боролся искусным притворством».