Лев Славин - За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

Одну за другой он делает две попытки. Обе они не удались, и Ярослав только ухудшил свое положение. Он пробовал подпилить дверь своей камеры и был застигнут одним из дозорных. Домбровский лишился привилегий, которых он до этого добился. Ему запретили свидания с Пелей. Тогда он решил прикинуться больным и попытался бежать из тюремного лазарета. Из этого тоже ничего не вышло. Напуганное тюремное начальство не переводило его в лазарет. Отчаяние едва ли не впервые в жизни овладевает этим храбрым человеком. Но тут снова пронесся слух, что скоро будет суд. Ярослав воспрянул духом. Он избрал новый метод действий. Ему разрешили писать письма невесте. Он начал посылать Пеле письма чуть ли не каждый день.

Зная, что письма заключенных проходят через тюремную цензуру, а его, Домбровского, перепиской, кроме того, несомненно, интересуются люди, которые будут его судить, он искусно вкрапливает в свои письма советы «положиться на провидение», «безропотно сносить временную беду», «примириться с положением, которое, безусловно, скоро кончится». Разумеется, в письмах Домбровского были не только эти «маскировочные» фразы. В них содержалось и подлинное его беспокойство о здоровье Пели, о ее материальном положении. Были тут и советы, какие книги читать. При этом в письмах Ярослава не было ничего навязчивого, никаких скучных поучений. Они были полны юмора и бодрости. Однако власти, читавшие письма Домбровского, могли бы догадаться, что они, так сказать, инсценированы для чужих глаз. Домбровский предвидел и это. Он придумал способ отвести от себя подобные подозрения. Он написал Пеле большое письмо, в котором приводил убедительные доказательства полной своей невиновности. Это письмо он выбросил через щель в окно своей камеры, как бы желая миновать цензуру. На конверте содержалась просьба к прохожим доставить его по адресу. Домбровский знал, что письмо подберут наружные часовые и передадут начальству. Так и случилось.

Домбровский почувствовал это по смягчению тюремного режима. Снова стали пускать к нему Пелю. Ей удалось передать ему обращение Центрального национального комитета к народу. По словам Пели, его распространили по всей стране. Грамотные читали его неграмотным, ксендзы оглашали его в костелах. Домбровский спрятал обращение в рукав. Вернувшись в камеру, он с жадностью прочел его:

«Братья, соотечественники! Правительства, которые правят нами, созданы в результате преступления: раздела Польши; преступления самого страшного и самого чудовищного, ибо оно совершено против целого народа… Царь московский, король прусский, император австрийский господствуют над Польшей, не имея на это никакого права… Это самые чудовищные правительства в мире, ибо они рассматривают народ как своего врага, ибо они, как вампиры, впились в его тело и высасывают из него кровь и национальный дух. Но народ не позволит себя убить. Народ не может быть убит. Поэтому вот уже сто лет, как он защищается и сражается с врагом.

Мы заявляем, что Центральный национальный комитет, который представляет не только военную, но и духовно-национальную организацию страны, будет с сего дня выступать как открытый руководитель, как действительное собственное национальное правительство, уполномоченное доверием и поддержкой народа…

Мы заявляем, что нас не устрашат никакие преследования и жертвы, что мы останемся твердыми перед пулями и виселицами и непоколебимыми в выполнении нашего долга защиты и освобождения Польши…

Поляки! Таково положение дел, вас ждут тяжелые дни, трудная борьба и немало жертв. Будьте готовы к этим трудам и самопожертвованию…»

Прочтя этот манифест, Домбровский взволнованно зашагал по своей крохотной камере. Четыре шага туда, четыре обратно… Он напоминал льва, мечущегося в клетке. Горячие слова манифеста воспламенили его. Комитет прав: нельзя скрывать от народа трудностей, которые стоят на пути к свободе. Прольется много крови. Однако надо, чтобы она пролилась не зря. Да, жертвы неизбежны. Но нужно, чтобы они были не напрасными. Недостаток оружия — не единственная беда повстанцев. Оружие будет, и трофейное, и купленное за границей. Но нигде не завоюешь и ни за какие деньги не купишь грамотных военных руководителей. И в такую минуту он, опытный воин, офицер генерального штаба, должен сидеть в этой каменной норе.

Но не это одно мучило узника. С тревогой обнаружил он непонятный пробел в манифесте комитета. Там не было ни слова о боевом союзе с русскими революционерами. Между тем Домбровский, сам офицер русской службы, знал, как глубоко проникли в русскую армию революционные настроения. Если поляки вдохновлялись примерами самоотверженной борьбы польских повстанцев 1831 года, то русские революционеры не забывали о своих героических предшественниках — декабристах 1825 года.

Домбровский знал также, что не только идейные мотивы были причиной недовольства младшего офицерства. Другим источником этого недовольства было малое жалованье — от 240 до 270 рублей в год. Роптали и солдаты на уменьшение порций мяса в рационе, на то, что не выдавали на руки всю порцию хлеба да сократили выдачу водки. Революционная агитация в их среде имела успех. Солдаты и унтер-офицеры втягивались в подпольную организацию.

По сведениям, которые ему приносила Пеля, Домбровский знал, что дружеское общение русских революционных офицеров и польских повстанцев вышло далеко за рамки сочувственных разговоров. Была заключена конвенция между польским Центральным национальным комитетом и русским комитетом «Свободная Россия», который, в сущности, был организацией «Земли и воли».

Пеле удалось во время одного из свиданий передать Ярославу герценовский «Колокол». Там был напечатан манифест Центрального национального комитета, а рядом — воззвание русского офицерского комитета, где было сказано, что близок час, когда офицерству придется решить, «стать ли в роли палачей Польши или вместе с ней восстать»!..

Наконец состоялся суд. Ни одного веского доказательства вины Домбровского представлено не было. Блестящей защитой он легко опроверг шаткие подозрения суда. Ничего не было доказано — ни участие Домбровского в покушении на Велёпольского, ни принадлежность его к революционной партии. Суд вынужден был признать Домбровского оправданным.

Но тем не менее из тюрьмы его не выпустили. Какая-то тень смутных подозрений витала над ним. По-прежнему искали порочащих сведений о нем и по-прежнему не находили их.

Тщетно Домбровский писал прошения, петиции, жалобы, ссылаясь на решение суда и требуя своего освобождения. Все его обращения к властям оставались без ответа.